(берлинской, мюнхенской, штутгартской и т. д.); но там они зависят от
«гувернеров» и
«гувернанток», без которых жизнь западного общества до сих пор не умела протекать; мне же виделась в свободной ассоциации тема многообразия
«гувернеров», взятая критически, ибо это многообразие ассоциация в
нас свободных усилий: сложиться в цельность. Далее поднималось задание: сообразно видоизменению принципа
«общества» в ритм со-общений изменить и систему строения антропософских кружков в широко и глубоко задуманную
«культуру» кружков, в sui generis, «духовную академию» свободного типа, разбитого вокруг антропософии; надо мною смеялись, что я задумываю свой
«культпросвет» там, где уже дан
«свет» учения Рудольфа Штейнера; так дешево шутил антропософ, не зная, что к этому
«культпросвету» взывал Рудольф Штейнер еще с 1915 года в Дорнахе, видя, что
«свет» его учения без
«культуры» стал из света сперва узким
«просветом», а потом и
«непросветом» в удушениях средневековой мистики антропософских суеверий, с которыми мы так боролись в Дорнахе и от которых ни
«эсотерическая общественность», ни
«руководители» не могли избавить; избавило закрытие
«эсотерической линии» на ряд лет Рудольфом Штейнером. Наконец, мой
«культпросвет» таки вырвался в жизнь в антропософии Запада в многообразии своих форм: от ученых институтов до движения молодежи, скорее слагающейся в ассоциации, а не в общество; наконец, ассоциация пастырей христианской общины что же это, как не вырыв из общества; я считаю, что тенденции
«ломоносовской» группы на несколько лет упредили ряд тенденций, вызревших в тяжелом развале общества Запада, как размышления о том, что же с этим
«опухшим трупом» делать. Наконец: я считаю важной тенденцией нашей тогдашней группы подчеркивание тем самосознания, критицизма, свободы, моральной фантазии и культуры искусств тем, с недостаточной силой подчеркнутых в пленуме членом
«Общества»; в переложении всей ответственности за судьбы антропософии с руководителей, организаций, органов в
«я» членов ассоциации выдвинутые темы получают особую значимость. Мне мечталась такая сознательность в членах группы, при которой уже невозможно сидеть и ждать от руководителей, гарантов, верховных органов директив направляющего решения; единственное направляющее решения моя индивидуальная совесть, ибо за ошибки Дорнаха, Штутгарта, Москвы, Петербурга ответствен
«я», вовремя не поднявший меч на ошибку.
Так одно время виделся мне в нашей группе возможный орган переориентировки быта антропософии в условиях, подаваемых русской действительностью 1918 1921 годов; и в переориентировке мне виделись условия возможности нового стиля культурной работы в России для подлинного антропософа; задание его найти себе подлинное активное место в своей стране; я должен сказать, что с этим заданием русские антропософы справлялись и продолжают справляться; укажу лишь на культурную роль покойного председателя нашей группы Т. Г. Трапезникова, проводившего эту работу в общерусском масштабе, хотя бы в роли одного из руководителей отдела «Охраны памятников».
Но западные «друзья», привыкшие видеть в культурнейших русских «докторах» только «вахтеров», и тут комически постарались понять работу покойного Трапезникова; передавали серьезно, что в годы голода он служил в сторожах и охранял памятники.
И это не каламбур, а факт!
Я не стану перечислять своей многообразной работы в России в эту эпоху («Пролеткульт», «ТЕО» Наркомпроса и т. д.); она строилась в согласии с антропософской совестью; и выявлялась не в пропаганде, догме, а в истинно свободном творчестве; когда вставали препоны ему, я работу бросал.
Ленинградская «Вольно-философская ассоциация» стала одно время и моим личным, и моим индивидуальным (т. е. индивидуально-социальным) делом; я связался и с ее деятелями, и с ее лозунгами, и с ее ширящейся, но организуемой многообразно аудиторией, и с темпом ее работ. В расширении своих «антропософских» представлений я встречал и препоны, и злой подозревающий глаз со стороны иных антропософов; наоборот: иные из неантропософов тут мне оказывали незабываемую, горячую братскую поддержку; не забуду и истинно