Почему я стал символистом... - страница 27
Все эти невеселые мысли о нашей внешней культуре решительно концентрируют меня в сердце «Орфея», тем более что в этом сердце уже не «издательство», а лозунги пути братства, Символа. В самом «Орфее» видится мне воскрешение аргонавтизма, но воскрешенье по-новому; Орфей, символ Христа, один из участников аргонавтического похода, становится здесь нашим единственным Пастырем.
Где-то уже вдали стоит переболевший вопрос: как быть с символистами; Брюсов, утопивший «Весы» перебегом в «Русскую мысль», скинут со счета, а в «Мусагет» является, как в Каноссу, покаявшийся «грешник» Вячеслав Иванов, ведомый нашей инспиратрисой, Минцловой; как не принять его, когда и он оказывается ее покорным учеником; мы не папы Григории: и на колени его не можем поставить; между тем: кается в своих мыслях о символизме и Александр Блок: кается в своем мистико-анархическом прошлом. Диалектика жизни, не тактика, свершившийся факт: три символиста согласны теперь в своем символическом «credo»; перегруппировка это иль нет не приходится об этом теоретически думать, но приходится с этим весьма считаться.
Появляющийся Блок тональностью своей встречи со мною не то что склонен к «ордену», но повернут слухом в его сторону, между тем как Метнер, перебронировавший культурою «Логоса» символизм, в сущности, ограничивается лишь официальным расшарком пред заданиями символизма. Весьма характерный факт: он даже не прочел «Символизма»; и между тем: о деталях той или иной статьи «логовцев» он говорит увлеченно и подчас с преувеличенным почтением, подчеркивая, что штаб «Логоса» лучшие философские умы Германии; и, таким образом, редакция «Мусагета» оказывается вдруг склоненной перед невидимым в ней присутствием: Риккерта, Христиансена, Ласка и прочих «маститостей».
Это ли не пере-пере-бронировка заданий символизма фрейбургской философской школой?
Все это мне стало вполне отчетливо лишь в 1911 году; но гораздо ранее я заметил: систематическое убегание Метнера от дружеского обсуждения действенной программы символизма в «Мусагете»; и вместе с тем систематическое вмешательство сперва в нашу с Эллисом инициативу двигать символизм, потом препоны моим заданиям; и позднее: препоны заданиям нас, трех символистов (Блока, Иванова и меня), быть автономными в затеиваемом по мысли Блока «Журнале-Дневнике», искаженной тенью которого в 1912 году появляются миниатюрные по размеру, тяжеловесные по ритму и разнокалиберные по составу «Труды и дни», засохшие в моей душе до… появления первого номера (от систематического, может быть, бессознательного вмешательства Метнера); я прилагаю руку к журналу не потому, что им горит душа, а потому что я в Москве являюсь единственным представителем тройки символистов (Эллис же уехал за границу); Блок и Иванов в журнале заинтересованы; я менее их; а между тем: все теории и неприятности от соредактора, Метнера, достаются мне, и только мне; и самая горькая неприятность: муссирование Метнером разговоров о том, что журнал создается для меня (будто он мне нужен) и что «Мусагет», так сказать, жертвует средства на эту мою прихоть; уже от одного этого прихоть моя мне горька, как «горькая редька».
Но горечь свою я утаиваю до времени.
Моя связанность в «Мусагете» совершенно исключительна; всякая инициатива подвергнута, во-первых, явно подозревающей критике Метнера, совершенно неопытного в делах тактики (глаз Метнера «глазит» меня); во-вторых: подвергнута академическому разбору громоздкой коллегии из очень почтенных, но разноустремленных людей: Рачинский, Метнер, Степун, Гессен, Петровский, Киселев, Яковенко, что общего между ними? Общее разве то, что
