— Не знаю, но я все-таки сомневаюсь.
— И правильно, папа. Ты выиграл. Конечно, она — просто девчонка, которую я подобрал на улице. Не надо было выбирать для меня тур, пролегающий через амстердамский район «красных фонарей».
На этом разговор с родителями оборвался.
Я решил больше никому не говорить, что Талия — принцесса. Зачем, если все равно не поверят?
По радио объявили посадку на наш самолет. Я проверил, есть ли у Талии посадочный талон. Вдруг та ошеломленная тетка забыла выдать? К счастью, талон был на месте.
Талия разглядывала штрихкод. Я тронул ее за локоть:
— Нам пора.
Ее глаза округлились.
— На летающий корабль?
— У нас это называется проще. Самолет.
Она встала.
— А почему все эти люди... толкаются и пихаются? Они боятся, что их не возьмут на корабль... на самолет?
— Это просто... привычка такая.
Я как-то об этом не задумывался. Привык, что люди везде толкаются и пихаются, стремясь попасть куда-то побыстрее. Впрочем, возле трапа им все равно приходится выстраиваться в очередь и терпеливо ждать.
— Мы можем и обождать. Без нас не улетят, — сказал я ей.
— Прекрасно. Я не люблю толкаться.
Может, она думала, что все расступятся и пропустят ее высочество вперед? Я уж не стал говорить Талии об этом. Еще решит, что я опять над ней издеваюсь.
Талия послушно встала в конец, позади сухопарой старухи. Поскольку ее переполняли чувства, молчать она не могла и сказала этой бабуле:
— Я впервые лечу на самолете.
— Неужели? — удивилась старуха. — Вы не боитесь, дорогая?
— Нет. Но очень волнуюсь.
— Я бы тоже волновалась.
Наконец мы поднялись на борт. Я усадил Талию у окна, зная, что ей наверняка захочется поглазеть на удаляющуюся землю и облака.
— А это что? — спросила Талия, вертя в руках пластиковый пакет.
— Тапочки. У некоторых в полете устают ноги.
— Какие миленькие! — воскликнула Талия и тут же их надела.
Я впервые увидел ее красивые маленькие ступни. Такие ножки никогда далеко не ходили. Наверное, горничные каждый вечер делали ей ножные ванны и намазывали кремом или что там было в их время. Мозоли, которые она заработала, пока мы продирались сквозь ежевичный лес, — впервые в ее жизни. Я помню, как она боялась, что они никогда не заживут.
— А это что? — спросила она, открывая другой пакет.
— Маска для глаз. Иначе трудно спать.
Талия повертела маску.
— По-моему, я достаточно наспалась, — заявила она и запихнула маску в карман кресла.
На ночь мы останавливались в парижской гостинице. Номер с двумя громадными кроватями и теплыми одеялами, словно за окном была зима. Талия и не думала укладываться спать. Она бродила по номеру и без конца подходила к окну полюбоваться огнями города. Я с трудом заснул под ее восторженные восклицания.
Исследования «пассажирского набора» продолжались.
— А это что?
— А это ты должна бы уже знать. Наушники.
— Тогда где музыкальная шкатулка?
— В самолете все по-другому. Наушники нужны, чтобы могла слушать музыку или смотреть кино, не мешая другим.
Принцесса опять скривила губки. Я уже привык к этой ее особенности.
— Что такое кино?
— Это такие движущиеся картинки. Похоже на телевизор.
С телевизором она познакомилась вчера, в гостиничном номере.
— А зачем смотреть... кино в самолете?
— Чтобы убить время.
Если она будет трещать весь полет, я не выдержу.
— Убить время?
— Ну, это выражение такое. У вас бы сказали — скоротать. Сделать так, чтобы оно быстрее прошло.
— А зачем делать так, чтобы оно быстрее прошло?
— Потому что очень скучно сидеть в кресле и ничего не делать.
— Но как можно скучать, когда летишь в небесах?
Я пожал плечами.
— В первый полет ты не будешь скучать. А когда полетаешь раз десять, новизна ощущений пропадет. Многие люди просто дохнут со скуки.
— Им бы поспать лет триста, тогда бы они поняли, что к чему.
Я был не прочь поспать хотя бы три часа. Только бы ей попался интересный фильм!
— А тебе тоже все наскучило? — спросила Талия.
— Это не так.
Это почти так.
— А я думаю, что так, — заявила она, разглядывая самолетные тапочки. — Ты говорил, твои родители отправили тебя путешествовать по Европе. И надолго?
— На месяц. Я выдержал три недели. Под конец уже тихо сходил с ума.
