— Вы должны еще раз попробовать Голливуд, — сказал я.
— Здесь я встречаю более интересных людей, — ответила она.
Потом добавила:
— Хотя трудно что-нибудь сказать после такого короткого знакомства.
Мы обменялись дружескими улыбками, и я вышел на улицу.
Бродвей опять сверкал и переливался, раскрывая свои объятия сонмищу простаков с громким призывным кличем, который никогда не затихал. Я приближался к царству света, пытаясь собраться с мыслями, пытаясь сложить воедино куски и заполнить пустоты.
По дороге я зашел в бар, наскоро заправился и пустился в плавание по Бродвею, бросая якорь в каждой удобной гавани. Так прошло два часа, но ничего не случилось. Нет, я не остался на Бродвее, потому что никто не стал бы искать меня на Бродвее. Может, попозже, но не сейчас.
Итак, я сменил курс и направился в восточную часть города, где люди говорили по-другому, и одевались по-другому, и были людьми моей породы. У них не было денег и не было форса, но они знали свой город, знали его образ мыслей и образ действий. Это были люди, откровенно боявшиеся монстра, который разросся вокруг них, и все-таки он им нравился.
Я двигался с остановками в сторону 20-х улиц.
Я ловил на себе взгляды, видел кивки, слышал шепот.
Теперь я сразу узнал бы их в толпе по тем описаниям, которые были сообщены мне вполголоса.
В одном месте мне шепнули, что надо остерегаться еще кое-кого.
В два тридцать я разминулся с ними на десять минут.
Еще через полчаса они, видимо, заблудились.
Я вернулся на Бродвей, когда кабаки еще не начали закрываться. На углу я вылез из такси и приступил к обходу. В двух местах мне были рады, в третьем бармен, который не раз оказывал мне услуги, попытался захлопнуть дверь перед моим носом, бормоча какие-то извинения насчет того, что он уже закончил работу. Я протиснулся внутрь, оттеснил его от двери и навалился на нее спиной, пока не щелкнул замок.
— Они были здесь, Энди?
— Майк, мне это не нравится.
— Мне тоже. Когда они были?
— Час назад.
— Ты их знаешь?
Он замотал головой и мельком взглянул мимо меня в боковое окно.
— Мне их показали.
— Трезвые?
— Взяли два виски, но едва притронулись. — Он снова посмотрел мимо меня. — Низенький нервничал… злился, что другой не дает ему выпить.
Энди засунул руки под передник, чтобы не тряслись.
— Майк… никто даже говорить с тобой не станет. Кому охота связываться с этими подонками? Может, не будешь сюда заходить… пока все не утрясется?
— Ничего не утрясется, приятель. И я хочу, чтобы ты шепнул об этом тому, кто услышит и передаст дальше. А ребяткам этим скажи, что не надо больше меня искать. Пусть сидят на месте, я сам их найду.
— Не лезь на рожон, Майк!
— Запомни — тому, кто услышит и передаст дальше.
Я нащупал ручку и открыл дверь. Улица была пуста, на углу стоял полицейский. Мимо проехала патрульная машина, и он ей козырнул. Двое пьяных у него за спиной завернули за угол и передразнивали его, приставив большой палец к носу.
Я повернул ключ в замке. Я знал, что изнутри должна быть накинута цепочка, поэтому лишь чуть приоткрыл дверь и сказал:
— Это я, Лили.
Вначале не было ни звука. Потом я услышал медленный выдох — так выпускают воздух после глубокого вздоха. Лампа в углу была включена, и в ее неярком свете комната казалась пустой. Она появилась безмолвно, и блеск ее волос словно бы прибавил света.
В улыбке, с которой она взглянула на меня через приоткрытую дверь, была какая-то неестественная напряженность. Странная, далекая, непонятная улыбка, которая мелькнула и погасла. Она сняла цепочку, и я шагнул в открывшуюся дверь.
Теперь пришел мой черед сделать медленный выдох. Она стояла, как изваяние, устремив на меня неподвижный взгляд. Рот у нее был полуоткрыт, за белой полоской зубов двигался кончик языка. Глаза, похожие на два бездонных колодца, были страшны своей черной пустотой.
Потом она улыбнулась, и свет, который золотил ее волосы, отбросил тени на плоский живот, обозначив пышные формы, замершие в напряженном ожидании, и на ее лице появилось такое же выражение, как тогда, в доме на Атлантик-авеню… а потом оно внезапно исчезло, как спугнутая птица.
