Узнал я об этом месяца два-три спустя. Платили мы комсомольские взносы. Принимала их наша же однокурсница, Наташка Суркова, секретарь первичной организации. Для меня уплата взносов была сладостной мукой. Эх, Наталья, Наталья, неужели трудно догадаться? Выходит, трудно. Не посмотрит даже. А ведь прием взносов не формальный акт, товарищ секретарь. С комсомольцем и поговорить не грех. Разве не нужно организации знать, чем живет комсомолец? О чем он думает? Черствый ты человек, секретарь. Только и умеешь гривенники считать. Да и я, к слову сказать, тоже хорош гусь. Мог бы и сам разговор затеять. Но где там, язык к нёбу будто прилипает…
А она… Молча билет взяла, молча и возвратила. Ну и сухарь ты, Наталья. Невероятнейший сухарь.
Для Карпухина-то слова у нее нашлись. Поставив штамп в Генкином билете, Суркова сказала:
— Постой, Геночка…
У Генки улыбка до ушей, а меня будто током дернуло.
— Ты почему же с приработка не платишь?
— Почему? Не спрашивала, а сам не догадался…
— Не догадался! Устав знаешь? Вот вызовем на бюро… Говори, сколько получил? В ведомости распишешься, а в билете отмечу в будущем месяце.
Когда мы вышли от Сурковой, Карпухин дал волю своим чувствам.
— И такая тебе может нравиться?
— Откуда ты взял, что она мне нравится?
— Не темни, Климов. Давно слышу твои вздохи.
— Ну вот еще!
— Существо симпатичное, это верно. Но ехида и колючка. Другой такой, всю Волгу пройди, не сыщешь. Про приработок пронюхала, так скажи как надо, а не подковыривай.
— Сам должен был сказать. Все скрытничаешь? Даже мне ни слова, ни полслова. Друг называется!
— Да ладно, не ной. Никакого приработка нету. Ни копейки не получил. За здорово живешь играю, не за деньги.
Так я узнал, что Генка, поддавшись уговору какого-то тапера, уже почти два месяца играет по три вечера в неделю на танцплощадке в Струковском саду. Потом (уж не знаю почему, расспрашивать я не стал, а сам он, видимо, не посчитал нужным об этом рассказывать) Генка перестал ходить в Струковский сад. Впрочем, может, пока мы были на практике, тапер нашел другого скрипача в оркестр? Может быть, и так.
Распределили нас в «Волготанкер». Чего греха таить, хотелось пойти на пассажирские. А попали на обычные самоходные баржи с четырехзначными номерами. Ну да ладно: все равно не сегодня-завтра получать приписные свидетельства. А там и на службу.
Готовились мы с Генкой к флотской службе и уж подумывали над тем, не обзавестись ли заблаговременно соответственной татуировкой, благо на моей самоходке кок был отменным спецем по этому делу. Фирма гарантировала: безболезненно и навечно! И всяческих изречений от «нет счастья в жизни» до «не забуду мать родную», всяческих образцов шрифтов и рисунков было собрано в рундучке у кока превеликое множество. И скорее всего, мы все-таки выбрали бы что-нибудь подходящее, да повестки нам пришли не осенью, как мы рассчитывали, а весной. Согласно новому закону, призыв на действительную службу стал производиться два раза в год. В военкомате сказали, что для солдат весеннего призыва не исключена возможность отправки за границу, в одну из Групп войск…
Ни на какую Группу мы, понятно, не рассчитывали. Пусть солдаты рассчитывают. Мы же, речные волки, уж наверняка на флот угодим. На гражданке моря не понюхали, теперь-то повезет.
Но вот штука какая — на флот мы не попали. Как судовых механиков нас определили в танкисты. Так что с мечтой о тельняшке, якорях, бескозырках, клотиках и шканцах пришлось расстаться.
— Будете механиками-водителями, — напутствовал нас военком.
Вот тебе и море-океан! Тоже войска! А отец обрадовался, узнав о нашей будущей специальности.
— Серьезный, ребята, род войск — танки. Очень серьезный, — поучал он. — Не забывайте, что среди танкистов уже были и Карпухин, и Климов.
— Да что вы, дядь Вань, неужто забудем? — заверял Генка. — Теперь следите за прессой, за теленовостями. Думаю, не пропустят братья-журналисты момент рождения танковой династии Карпухиных и Климовых.
