С той ночи я ни разу еще не раскрыл тетради. Сегодня, по приезде в гвардейский танковый полк, мне почему-то очень захотелось последовать Генкиному совету.
После беседы в штабе полка нас распределили по ротам, и капитан Ермашенко приказал Атабаеву отвести меня, Генку и Серегу Шершня в первую танковую роту… Сокирянский-то как в воду глядел.
— Поздравляю вас, ефрейтор Климов, и вас, ефрейтор Шершень, с повышением. — Генка на манер испанского гранда из фильмов на средневековые сюжеты сделал замысловатые пассы фуражкой с поклонами и пристукиваниями. — Служили во второй непромокаемой, теперь вот в первую выбились. В головную!
Атабаев смотрел на Генкину выходку все тем же подозрительным взглядом и не проронил ни слова.
— Ведите, товарищ Григорий Атабаев, в первую танковую. Исполняйте приказ товарища капитана.
— А ты, похоже, из веселых, Геннадий Карпухин, — с непонятной недружелюбностью сказал Атабаев.
— Таким мама родила, — не обращая внимания на атабаевский тон, ответил Генка и, подхватив под мышку черный лакированный футляр со скрипкой, скомандовал: — Вперед!
Не знали мы еще, что за человек этот Атабаев…
Первая танковая рота, как сказал нам по дороге в казарму Атабаев, три дня назад выехала на полигон, но здесь, в расположении, находится старшина, который специально приехал, чтобы принять пополнение. (Мы — пополнение!)
— Топайте на второй этаж, первая дверь направо, там должно быть открыто, а я к старшине домой сбегаю.
Атабаев ушел. Мы, предоставленные самим себе, поднялись по железным ступеням широченной лестницы наверх. Дверь с табличкой «Спальное помещение 1 ТР» была действительно не закрыта. В помещении в два ряда, вдоль высоких и потому, наверное, показавшихся очень узкими окон, выстроились аккуратно заправленные темно-зелеными одеялами кровати. Между рядами оставался широкий проход, сверкавший натертым до желтого блеска паркетом. В обоих его концах, у входа и у глухой стены, возвышались выложенные изразцовой плиткой печки.
— Вот мы и дома, старики, — сказал Генка, освобождая одной рукой плечи от лямки вещмешка. — Как говорится, располагайтесь. До прихода товарища старшины.
И тут мы заметили, что не одни в спальном помещении. Из-за дальней печки вышел довольно пожилой, совсем лысый мужчина в комбинезоне, с мастерком в руках и направился к нам.
— Кто такие? Пополнение? — осведомился он, подходя поближе.
— А вы, извините, по печному? — в свою очередь спросил Карпухин.
— И по печному тоже.
— Это приятно. Непыльно, а прибыльно. Дымят, что ли?
— Вроде бы такого не было. А подмазать не грех. Как-никак отопительный сезон скоро.
— А вы что, на должности истопника служите? — продолжал любопытствовать Генка.
— Должностей, сынок, у меня много. И истопником, бывает, приходится, — уклончиво ответил лысый.
У него грустные, добрые глаза, крепкие, в морщинках руки. Из-под расстегнутого, выпачканного глиной и известью комбинезона выглядывает полосатая тельняшка.
— На море служить довелось? — спросил Карпухин.
— По тельняшке определил? — Лысый запахнул комбинезон. — На море не служил. А в морской пехоте всю войну прошел. Сапером, подрывником был…
— А сейчас по печному? Вольнонаемный, что ли?
— Случается и по печному.
Влетел запыхавшийся Атабаев. И строевым к лысому.
— Товарищ гвардии старшина, пополнение в составе трех человек прибыло.
— Сам вижу — прибыло. Капитан Ермашенко где?
— В штабе. Капитан передал, чтоб вы приняли новичков и все вместе — на полигон.
— Понятно. Ну-ка, товарищ Атабаев, к военторгу на одной ноге, от них машина на полигон должна пойти. — Сказав нам, что через пару минут вернется, старшина вышел вслед за Атабаевым.
— Вот тебе и по печному делу, — развел руками Генка. — Не знаешь, где влипнешь.
— С твоим языком — где угодно, — заметил я. — Почему-то мы с Шершнем помалкивали, а тебе хоть заслонку в горло ставь. Погоди, он тебе истопника еще вспомнит.
— Ну, уж и вспомнит! Плохого я ему ничего не сказал, — неуверенно оправдывался Карпухин. — Вон и Серега подтвердит. Правда, Серег?
— Плохого действительно не говорил, — сказал Шершень, — а развязность свою с незнакомым человеком нечего выказывать.
