— Этот сукин сын не просто холодный, он ледяной, я чуть не замерз рядом с ним, говорю я вам! — подхватил Джордано.
Манчини метнул взгляд с одного на другого.
— Он что, затаил на меня обиду, а? — спросил он. — Не на это ли вы намекаете?
— Такой, как Снэйт, если и затаит обиду, виду не подаст, — ответил Зимински.
— Ты что, и этого не выяснил? — возмутился Манчини. — Господи, Эйб, а вдруг этот сукин сын оставит у меня внутри пару артериальных зажимов?
— Чтобы ты подал на него в суд за недобросовестность? — отмахнулся с презрением Зимински.
Манчини со вздохом откинулся на спинку сиденья.
— Эйб, признайся, что у тебя ничего не вышло, а? — спросил он устало и расстроенно. — Этот малый обвел тебя вокруг пальца, а ты и глазом не моргнул. Ладно, тебя он, может, и обвел, но со мной этот номер не пройдет! Ни в коем случае! За миллион долларов эта курица снесет мне яйцо, и лучше пусть постарается снести как положено!
— Доктор Снэйт, к вам мистер Манчини, — сказала сестра, вводя Манчини в комнату, похожую на библиотеку привилегированного лондонского клуба.
Снэйт, который что-то писал, сидя за столом в центре комнаты, бросил на него взгляд поверх очков в золотой полуоправе.
— А, да, конечно, — отозвался он звучным, хорошо поставленным голосом с английским акцентом. — Прошу вас.
Сестра вышла, бесшумно притворив за собой дверь, а Снэйт еще с минуту продолжал писать. Затем, когда напольные часы пробили час, он встал, вышел из-за стола и, растянув в улыбке тонкие губы, протянул Манчини руку.
Хотя ему было где-то около шестидесяти пяти, выглядел он гораздо моложе. Высокий, с прямой спиной, он двигался быстро и решительно. У него была аристократически удлиненная физиономия с глубоко посаженными глазами и черными кустистыми бровями, которые составляли странный контраст с тщательно приглаженной сединой. В петлице его серого костюма виднелся крошечный розовый бутон того же оттенка, что и рубашка, а на галстуке — такие носили в Хэрроу — поблескивала жемчужная булавка. Держался он любезно, но холодно, почти отчужденно.
— Прошу, — повторил он, указывая Манчини на одно из стоявших по обе стороны стола кожаных кресел, а сам опустился в другое. — Так в чем же дело?
— В чем дело? — прорычал Манчини, раздраженный тем, что его заставили ждать. — По-моему, Зимински уже говорил с вами обо мне!
— Говорил. И довольно подробно, разрешите заметить. Тем не менее я хотел бы, если вы не возражаете, услышать изложение вашей просьбы непосредственно от вас. Видите ли, важно знать не только, чем человек страдает, но и что он собой представляет.
— Что тут рассказывать? — пожал плечами Манчини. — Мое сердце, как показывает счетчик, пробежало слишком много миль, и я хотел бы сменить его на новое.
— Ясно, — неопределенно отозвался Снэйт. Он снял очки и принялся протирать стекла белоснежным носовым платком, который торчал у него из рукава пиджака. На мгновенье воцарилась тишина, слышно было лишь тиканье часов в углу комнаты. — Насколько я понимаю, вам известно, — заговорил Снэйт, — что доктор Зимински не одобряет вашего намерения сделать пересадку сердца. По его мнению, сердце у вас не в таком уж плохом состоянии, чтобы идти на риск, связанный с подобной операцией.
— Зимински — трусливая баба, и ничего больше.
— Полноте! — с легкой укоризной сказал Снэйт. — Кстати, позвольте полюбопытствовать, почему вы обратились именно ко мне?
— Потому что, как мне сказали, за большие деньги у вас можно получить такое сердце, которое не отторгается, — ответил Манчини, решив во что бы то ни стало добиться того, на что оказался не способен Зимински: договориться, причем быстро.
— Вот как? — удивился Снэйт, вопросительно подняв брови. Он не говорил, а цедил слова. — Очень интересно.
— А разве не так?
— Только в одном мы можем быть уверены: что мы ни в чем не уверены, — сказал Снэйт. — А отсюда следует, что нет и уверенности в том, что мы ни в чем не уверены. — Он загадочно улыбнулся. — Сэмюел Батлер.
— Как понять ваш ответ?
— Боюсь, это наиболее исчерпывающий ответ из всех, на какие вы можете рассчитывать.
— Ладно, воля ваша, пусть будет так, — кивнул Манчини, вынимая из кармана черной кожаной пилотской куртки записную книжку. — Итак, о цене мы уже договорились. Может, договоримся и о дате?
