Осечка!.. Или нет, видимо, магазин «эм-пэ» оказался пуст, но вертухай в горячке сам об этом позабыл, раз так рьяно боролся за разряженное оружие. Все три участника схватки на мгновение замешкались: Кальтер, не ожидавший подлянки от трофейной пушки; надзиратель, не сомневавшийся, что получит очередь в лицо, но не получивший ее; Харви, выдернувший клинок из вражеской щеки и надеющийся, что ему не придется резать надзирателя повторно…
Первым, несмотря на ранение, возобновил схватку вертухай. Он развернулся и набросился на Багнера, рассудив, что сейчас тот опаснее Обрубка. В драке с подготовленным бойцом шансов у Харви на победу не было никаких, даже при том, что у него имелся нож. Надзиратель двинул ему под дых и, поймав в захват его руку, хотел отобрать оружие… Но в итоге перехитрил сам себя, потому что Скарабей выронил нож еще до того, как противник причинил ему боль. Нож плюхнулся во взбаламученную воду и в итоге не достался никому. Что вертухая ничуть не смутило. Отскочив Харви за спину, он ухватил его левой рукой за шею, а правой потянулся наконец за пистолетом, собираясь использовать заложника в качестве живого щита.
План был хорош, но Куприянов тоже не стоял на месте. И налетел на Багнера и надзирателя, едва тот выхватил пистолет. Толкнув их обоих плечом, Обрубок заставил пятящегося врага потерять равновесие и упасть на спину вместе с заложником. А поскольку Харви придавил его собой, он и глазом моргнуть не успел, как очутился под водой, в крайне невыгодном для себя положении.
Выгодным оно для него уже не стало. Перепрыгнув через Скарабея, Кальтер еще сильнее придавил вертухая к полу. Поняв, что вот-вот захлебнется и утонет, он выпустил Харви, спихнул его с себя и начал вырываться с удвоенной яростью.
— Держи его! — приказал Обрубок Багнеру. Живо сообразив, что от него требуется, Харви тоже упал на противника. Который мог дрыгать теперь лишь одними ногами, но с таким отягощением деваться вертухаю было уже некуда. Да и дрыгаться ему предстояло лишь до тех пор, пока в его легких не закончится воздух. То есть очень и очень недолго.
Между тем Монгол собрался прикончить трофейным ножом третьего надзирателя, что к этой минуте тоже пришел в себя. Однако Штернхейм вновь пожелал сделать это сам и опять же голыми руками. Поэтому Монгол отступил, а Отто взялся душить жертву ремешком шлема, заломив тот назад до упора.
— Погоди, Штернхейм! — окликнул Кальтер главаря Гусей, продолжая удерживать под водой своего брыкающегося противника. — Ты уверен, что не хочешь задать этому парню несколько вопросов?
— Насчет чего? — пожал плечами Отто. — Разве и так не ясно, кто и за что приговорил нас к смерти?
— А если наши догадки неверны и Ковач ведет другую, еще более хитрую игру? Или эти типы вообще нагрянули сюда без его ведома?
— Хм… Ты полагаешь? — Штернхейм ослабил хватку, и ремешок прекратил впиваться жертве в шею. — Ну хорошо, давай спросим ради интереса. Хотя могу поспорить, что мы не услышим от этого ублюдка ничего нового, а только зря время потеряем… Хотя твоя правда: надо бы все же проверить, ошибаемся мы или нет. В бедламе, что здесь творится, надо держать ухо востро. А особенно теперь, когда у нас есть пушки, и мы только что открыли счет дохлым вертухаям…
Аньелло и утопленный Кальтером надзиратель Маринеску — так было написано на бирке его разгрузочного жилета — действительно открыли для выживших искателей черный список, с которым их жизнь в тюряге грозила стать и вовсе сущим адом. Даже хорошенько спрятав трупы, они не избавят себя от подозрений в причастности к их исчезновению. И если Ковач захочет — а он вне всяких сомнений захочет! — то ему не составит труда выпытать из зэков всю правду. В первую очередь, конечно, из Скарабея, да и насчет себя Обрубок был не уверен. Как долго он способен нынче выдержать пытки? День? Два? Неделю?.. Какая разница, если у Ковача есть в запасе уйма времени и он сможет растянуть издевательства над Кальтером не на один год…
Третий вертухай, получивший благодаря Обрубку отсрочку от смерти, был обезоружен, раздет до трусов и скован пластиковыми наручниками, что нашлись в арсенале у Пьетро. Этого бедолагу, за жизнь которого Обрубок не дал бы сейчас и ломаной сигареты, звали Эйтор Рамос, и он был ровесником Багнера. Или даже чуть помладше его. Можно было, конечно, просто взять и спросить, сколько Рамосу лет. Но у Куприянова не было охоты интересоваться этим у человека, который гарантированно не доживет до своего следующего дня рождения. Эйтору повезет, если он протянет еще хотя бы час, и для Кальтера он был уже почти неотличим от трупа. С той лишь разницей, что плавающие неподалеку тела его собратьев не шевелились, а Рамос все еще дышал, моргал и трясся от страха.
