Повез этот начальник Оныську на слет в Москву. Три дня в Москве их учили, потом все по домам разлетелись.
Приехал и наш Онысько домой. Теперь собрались не только мужики, но и бабы, и дети. Уже не на «кутки», а там, где раньше церковь стояла, недалеко от кладбища.
Для Оныська построили трибуну. Почему назвали «трибуна»? Не знаю. Это были две бочки, а сверху дверь от сарая. Залез Онысько на трибуну, постоял, потом снял картуз. Снова постоял… переступил с ноги на ногу, да как закричит.
— Товарищи! Нас на слете учили, что вы уже не мужики, и вы уже не бабы, значит, вы уже не люди, вы теперь товарищи. Нас три дня учили про большевистские темпы. Когда мы кушали — и тогда нас учили про большевистские темпы. Один так и говорил, что сейчас у нас все есть на столах, это благодаря большевистским темпам. А на столах у них все было, у нас тоже так бывает, но только на Пасху, но это все потому, что у нас нет большевистских темпов.
Мужики стали выкрикивать.
— Онысь, ты нам лучше объясни, что такое большевистские темпы, хоть пример приведи.
— Товарищи, я объясню вам, что такое большевистские темпы на примере. Вот смотрите, у нас старое кладбище, мы его строили двести лет, а по-большевистски — значит, строить быстро. А вот рядом новое кладбище, мы его заполнили за один тридцать третий год. Это и есть большевистские темпы. А вот второй пример. У нас лошадь дохнет одна в месяц, а когда они будут дохнуть каждый день — это значит большевистские темпы. Товарищи, да здравствует наша… Ах!.. Забыл. Товарищи, здравствуйте! Аминь!
Апрель тысяча девятьсот сорокового года. В этом году весна теплая, рано поднялась трава, солнышко ярко сияет. Спешу на работу к двум часам дня. Опять встречусь с дядей Тимой, мы с ним очень подружились. Вместе работаем, он давал мне хорошие советы. Разговор у него всегда сводился к одному: чтоб жить, надо бороться, не всегда то хорошо, что кажется хорошо. Мы себе планы строим хорошие, утешаемся мыслями, мечты подымают нас к высотам, а жизнь с высот бросает в пропасть, порой так больно, что говоришь; «Зачем жить?» Судьба может забросить далеко и в тиши будешь проливать слезы, а когда поплачешь, то сразу легче на душе станет. Режим работы у нас был такой, что первые три дня недели можно и одному справиться. Зато следующие три дня — это сплошной ад. Углевозы уголь к печам не успевают подвозить, а еще и шлак в конце смены вывезти надо возле всех шести топок горы его собираются. Для охлаждения шлак поливали водой. Из топок пар, дым, чад вырывается. Печь чистить, что в огне купаться, пот и грязь по лицу течет. Дядя Тима меня учил, чтоб с мокрым лицом к печке не подходил, можно обжечься, вода кипит на лице. Эту науку я хорошо выучил, рукавом вытрешь лицо и снова работаешь. Лучше бы тряпкой, но беда, где ее взять? Тряпка была большая ценность, пусть она старая, но может на латки сойти. К концу смены спецовка становится белая от соли. Печь была в начальной стадии обжига и было время для разговора.
— А скажи, Гриша, почему один из ваших ребят в печь бросился, какая причина?
— Причина одна, а догадок много. Бывают трагедии из-за измены друг другу, но за него утверждать не могу, ведь ему было только шестнадцать лет. Девчатами не увлекался, а только спортом… Говорят, обиды не выдержал: только один месяц, как нас перевели из учеников в рабочие. Раньше нас кормили, одевали, правда, денег не давали, но все же жить можно было. А Павлик, крупный такой был, никогда не наедался, всегда голодным был. Закончим обед и домой, а он стоит возле кухни, пока все бригады покушают, и просит добавки. Ему повар давал.
Когда он кушает, кажется не только свою порцию — три таких бы съел. Однажды парторг присутствовал на обеде, а он, наверное, не заметил, подошел к раздаточной и попросил добавки. Здесь ему досталось: «Ты что, приехал сюда живот набивать? Молодой еще, а хочешь за счет других прожить?» Пошел наш Павлик, голову повесил.
Мы звали его ласково — Павлик, а он на медведя похож был. А сила какая! Работал углевозом. Нагрузит подводу угля, лошадь плохо тянет, так он толкал подводу сзади, чтоб легче лошадке было. Спокойный был, только часто печальный, а после первой получки совсем как туча ходил. Получили мы впервые за шесть месяцев аванс. Нас на свой хлеб перевели. Здесь наш Павлик, как с цепи сорвался: проел свой аванс, два дня не дотянул до получки — перезанял. Получаем получку, а там одни удержания: за общежитие; спецодежду мы получили — за нее удержали; за брак продукции тоже. Я еще понимаю, дядя Тима, с кочегаров деньга за брак высчитали, но он-то углевозом работал, какой у него брак мог быть? Вот он и не выдержал обиды, покончил с собой, в печь бросился. А может, и другая причина, кого спросишь? Нет уже его.
