— А ты не спал, судя по всему, — сказала я.
— Вставай. Я прибрался внизу.
— Хорошо. Я сейчас. Иди пока к детям.
Он пошел вниз, а я вытащила себя из постели. Болели сразу все мышцы. О круассанах лучше было даже не думать. Я хотела, чтобы Геерт ушел. Я хотела читать в пижаме газету, возиться с Мейрел и Вольфом и притворяться, что ничего не случилось. Он еще не завел разговор о полиции, но я была уверена, что он начнет его сразу после первой чашки кофе. А мне так этого не хотелось. С дяденьками полицейскими у меня не было связано радужных воспоминаний.
Мне хотелось поступить так, как я делала всегда, если возникали проблемы: спрятаться и подождать, пока все пройдет само собой. Или сбежать. Сколько раз я ребенком бродила по пляжу до самого захода солнца, мечтая никогда не возвращаться домой. Я играла песком и ракушками, строила шалаш и фантазировала, что это и есть мой дом. Я не возвращалась до тех пор, пока моя мама не успокаивалась и не укладывалась в постель. Еще я пряталась под кухонным столом, за скатертью с красными вишнями, крепко обхватив коленки руками. Там меня никогда не найдут.
Полицейские нашли меня. Я помню их черные кожаные сапоги и белые штанины санитаров, которые приехали за мамой. Ее вопли и успокаивающий голос доктора. Сержант, который пытался выманить меня из-под стола, уверяющий, что все будет хорошо и не надо бояться. Как я могла не бояться, когда на линолеум капала кровь моего отца? Моя родная мама ударила его по голове пепельницей. Я смотрела, как она кусалась и царапалась, когда ее увозили, и ночная рубашка в синий цветочек была вся в красных каплях.
Геерт убирал со стола. Я не смогла съесть ни кусочка.
— Я договорился с Рини, она посидит с детьми. — Он долил мне кофе. — А мы пока сходим в полицию.
— Мы? — я ужасно удивилась и разозлилась на него. — Тебе зачем при этом присутствовать? И вообще с какой стати ты здесь раскомандовался?
— Я только хотел тебе помочь. И я не хочу, чтобы ты была одна. Между прочим, я еще и свидетель, если ты вдруг забыла.
— Послушай. Я обещала сходить в полицию и я схожу. Одна. Очень мило, что ты остался сегодня ночью, но дальше я справлюсь сама.
— К твоему сведению, по этому дому бегает мой сын! И еще одна маленькая девочка, которую я, так уж получилось, люблю больше жизни. Я не хочу, чтобы с вами что-то случилось.
— Ага, понятно. Теперь новая цель твоей жизни — нас защищать!
Он сел напротив:
— Тебе именно сейчас надо ругаться? Ты не можешь просто принять мою помощь? Почему надо непременно делать все самой? Зная, что тебя могут прикончить! Или навредить детям!
— Я очень боюсь, что на роль героя ты не тянешь. Я не хочу, чтобы ты шел со мной! Я не собираюсь считаться с твоим мнением! Я не хочу, чтобы дети опять поверили, что мы будем вместе! Я не хочу, чтобы ты опять в это поверил!
Геерт поднялся, надел куртку и пошел к двери.
— Как хочешь. Дело твое. Я ушел. Дура долбаная.
Он с шумом захлопнул дверь. Мне было стыдно за свои слова, но я не могла поступить иначе, как отказаться от его помощи. Он меня раздражал. Лучше бы он был депрессивным, зависимым от меня существом, чем ангелом-спасителем. Я знала, что он может играть только одну роль.
В полицейском участке пахло потом. Застоявшийся острый запах наполнял все помещение. Дежурная указала мне на убогий закуток, где надо было ждать, и пообещала, что меня скоро примут. Она даже спросила, с кем мне лучше говорить — с мужчиной или с женщиной. Мне было все равно.
Я присела на пластмассовый стульчик, через два места от толстого лысого мужчины, который клевал носом. Потом пахло как раз от него. Я чувствовала себя здесь очень неуютно, наедине с этим храпящим мужиком, под взглядами десятков глаз со светло-розовых плакатов. Это были лица пропавших детей и преступников в розыске. Вознаграждения за сведения. Было ощущение, что я попала в детективный сериал, и было странно осознавать, что кто-то, чье лицо вполне могло быть на одном из этих плакатов, меня преследовал. Что и моя жизнь может закончиться как скверная черно-белая копия на стене этой грязной душной комнаты.
