— Но, благороднейшие господа, отход назад равносилен двум поражениям. Отступающая армия в большинстве случаев разбегается. Надобно вдохнуть в воинов воодушевление, а не страх, который сопутствует бегству…
— Воодушевление еще не все. Воодушевление тогда на пользу, когда людей хватает!
— Так где же вы людей наберете? Разве не всем благородным дворянам был послан призыв собраться в лагерь? Или времени мало было подготовиться и присоединиться к нам? Да неужто вы, господа милостивые, думаете, будто бегущее, гибнущее войско пробудит в опоздавших к походу жажду подвига и великую доблесть? Или, может, от крепостных мужиков помощи ждете? Они, если б могли, задушили бы нас не хуже турка. Разве не они прятали от нас припасы?
Хуняди собрал все свое красноречие, чтобы убедить тех, кто был охвачен нерешительностью и страхом. Ведь это был его первый самостоятельный и подлинно большой военный поход. Что скажут враги его, если он, прожужжавший им уши требованием подняться, оказать туркам жестокое сопротивление, теперь, при первой же встрече, убежит от них? Этого произойти не должно, ибо это равносильно смерти, а тогда пусть уж лучше настоящая, славная смерть на поле брани…
— Помните, господа, на нас ныне устремлены взоры не только нашей страны, но и самых отдаленных земель. Христианская вера и судьба отечества в наших руках. Не можем мы трусами себя показать. Ежели хватило у нас смелости и чести выступить, обратно пути нам нет. Не сможем тут остановить язычников-турок — потеряем все…
В конце концов спор решили слова епископа Дёрдя:
— Если надо, я и один останусь с господином воеводой!
После этого ни у кого не хватило смелости высказаться за отступление, и все тотчас принялись обсуждать военный план. Хуняди рассказал о своем замысле: прежде всего, нельзя дожидаться нападения турок, а завтра же, на рассвете, едва забрезжит заря, атаковать их, ибо, ежели начнут они, остановить натиск будет трудно. Второе: большую часть войска следует разместить на обоих флангах, потому что турки, атакуя в ответ, огромной массой своей сомнут центр, а тогда двумя крылами можно будет охватить их с флангов.
План Хуняди быстро был принят, оставалось только решить, кто и где будет командовать. Хуняди взял себе левый фланг, на правый поставили Мате Цудара, а командовать центральной группой вызвался сам епископ Дёрдь.
— Ты великий муж, святой отец, — с теплой благодарностью радостно улыбнулся ему Хуняди. — Я дам тебе в помощь своего брата Янку…
На другой день утром они дождались, пока турки начали утреннюю молитву, и, когда под стонущие завывания имамов те бросились на землю, повернув лица к востоку, венгры по звуку трубы, означавшему сигнал к атаке, ринулись к пологим склонам холмов. Несколько пушек, установленных впереди войска, со страшным грохотом рассыпали смертоносные железные ядра, и венгры, воспользовавшись поднявшейся неразберихой, неожиданно очутились у передовой линии языческих войск. Турки не ожидали столь великой дерзости, чтобы намного уступавшая им числом христианская армия, занимавшая к тому же значительно менее выгодную позицию, начала атаку, и теперь они, еще не придя в себя после молитвенной отрешенности, беспорядочно заметались в неописуемом смятении и замешательстве. На устах имамов замерла мирная, заунывная утренняя молитва, вместо нее послышались крики ужаса и яростные, дикие призывы к бою. Военачальники с саблями в руках гонялись за бегущими в панике солдатами, подкрепляя, боевые завывания имамов витиеватыми турецкими ругательствами. Сам Мезид-бей, старый бородатый турок, стоял в дверях шатра, рвал на себе волосы и бороду и, воздевая кулаки к небу, сыпал проклятьями, а потом не побрезговал, схватил саблю и вместе со своими военачальниками, словно пастух стадо, принялся сгонять воинов в чалмах.
Когда турки кое-как навели в войске порядок и построили его к бою, венгры добрались уже до шатров военачальников. Центральная армия под водительством епископа Дёрдя и Янку продвигалась вперед, в то время как оба фланга оставались далеко позади и старались растянуться как можно шире. Правда, епископ Дёрдь, изумленный и воодушевленный успехом первых минут, одного за другим посылал к Хуняди и Мате Цудару конных гонцов, призывая:
