А верно, почему господа не желают потолковать с бедным людом о готовящемся нашествии нехристей? Может, и впрямь они сами накликали турецкую грозу, сочтя, что слишком много в их поместьях бедноты развелось и не худо бы ее поубивать…
Сомнения, уже столько раз будоражившие души, теперь вновь всплыли на поверхность и так накалились в суеверном запале, что к тому времени, когда шествие прибыло к церковному приходу, первоначальные намерения крестьян совершенно изменились…
— Отец Винце! Веди нас в Хуняд!..
— Пускай барин побожится!..
— Пусть поклянется, что не натравит на нас разбойников.
— Милости просим, милости!..
Отец Винце, молодой священник, всего несколько месяцев назад попавший в Хатсег на место разбитого параличом отца Ференца, еще не видывал подобного возбуждения и, выскочив из-за обеденного стола на шум толпы, даже не знал в первый миг, как поступить… Сначала он подумал было, что толпа, испуганная каким-нибудь небесным знамением, собралась здесь в надежде получить от него утешение и благословение, как то частенько бывало и раньше, и поэтому он подошел к окну, чтобы обратиться к людям. Однако, увидев его, крепостные не умолкли, а напротив, подняли оглушительный гам. Женщины протягивали к нему грудных младенцев и малых детей, подняв их над головой, а мужчины били себя в грудь и орали:
— Скажи, отец наш, за что нас бог карает! Целая армия разбойников идет на нас… Защиты, милости, покровительства!..
С дальних концов села все шли и шли люди; попадая в сферу притяжения толпы, будто охваченные таинственной силой, они вдруг и сами начинали выкрикивать и жестикулировать. Прибежали и румыны с берега Черны. Полыхавшие в толпе страсти разбудили в женщинах воспоминания об ужасах бегства; с душераздирающими воплями, от которых кровь стыла в жилах, они бросались наземь. В шумном человеческом море горстка свадебных гостей совсем потонула, растворилась, как потонули, растворились и побудившие их к этому походу намерения. Правда, Андораш Этрес еще толкался где-то в первых рядах и, таща за собой молодую жену, старался пробиться к попу за благословением, которое должно защитить от напророченных бед, — но толчея вокруг них все возрастала, и наконец оба они бесследно исчезли в скопище обезумевших людей.
— Милости… защиты… покровительства!..
— В Хуняд пошли!..
— Погибели супостату!.. Господа — вороги наши… Они дьяволу продались…
Побледневший отец Винце стоял у окна, с содроганием глядя на толпу, которая все более впадала в панику, ею самою вызванную. Он поднял руку, показывая, что хочет говорить, и даже начал было:
— Во имя Иисуса Христа, друзья мои!..
Но больше ничего вымолвить не смог, ибо толпа, словно обезумев, взвыла:
— Проси нам небесного знамения!..
— Веди нас в Хуняд!..
— Яви нам чудо!
Священник, видя, что именем Христовым он не многого добьется, решил обратиться к помощи более достижимых властей.
— Анча, сбегай за старостой! — бросил он через плечо дрожавшей в углу комнаты домоправительнице. — Зови его скорей порядок навести.
Но Анча и с места не тронулась, она тоже била себя в грудь и часто крестилась, монотонно причитая:
— Doamne dumnezeule! Maica precistă![3] О, непорочная дева Мария!..
Ужас и возмущение, полыхавшие в венгерских и румынских сердцах, слились воедино, хлынули неудержимо, словно вышедшие из берегов реки, — и нечем было сдержать их. Священник сделал еще попытку обратиться к людям с увещеванием, но, поняв, что все напрасно, бросился на задний двор, вскочил на коня и, прорвавшись сквозь испуганно шарахнувшуюся толпу, поспешил к Хуняду…
Отуманенные суеверным страхом головы и в том увидали дурной знак, хитрость, и над толпою взметнулись новые выкрики:
— Несдобровать нам — поп сбежал…
— Prinde-l ma! După el![4]
— Nu-l lasă! [5] Не упустите его!
Вверху, в гостином зале крепости, глядящем на башню, находились трое: Войк Бути, его младший брат Радуй и жена Войка госпожа Эржебет Моршинаи. Хозяйка крепости сидела у окна и из пучка пеньки, намотанного на прялку, ловкими пальцами сучила тонкую, белесую пряжу. Она часто подносила ко рту руку и поплевывала на кончики пальцев, чтобы потоньше скручивались вытрепанные и вычесанные мягкие нити. Было тихо, только и слышалось это поплевывание да шорох быстро крутившегося веретена; мужчины, расставив ноги и прислонясь спинами к стене, молча смотрели на Эржебет.
