– Задал бы ему только один вопрос.
– Какой?
– «Как вам это удалось, сэр?»
– О чем ты говоришь?
– «Как вам удалось созвать этот вселенский собор?»
– Ты считаешь, что его созвали мы?
– О, святой Иаков! – передернув плечами, воскликнул Чарли. – Конечно, вы, коммунисты, русские, одним словом! Впрочем, вы предпочитаете называть себя «Советский Союз»? А мы к этому до сих пор не можем привыкнуть.
– Значит, ты всерьез убежден, что Совещание созвали мы? – повторил я свой вопрос.
– Чего ты злишься? Разве я против? Отличная затея! Может быть, мы с тобой теперь обойдемся без хорошей дозы стронция.
Это звучало уже серьезнее.
– Хотелось бы верить, что не только мы, но и наши дети.
– И наши дети, – подхватил Чарли. – Чего-чего, а настойчивости у вас хватает! – добавил он своим обычным беспечно-ироническим тоном.
Брайт, конечно, плохо представлял себе ту поистине гигантскую работу, которую пришлось проделать, чтобы идея Совещания воплотилась в жизнь. Но насчет нашей настойчивости он был в общем прав. Я с невольной гордостью снова подумал, что идея Совещания – это наша, советская, точнее, общесоциалистическая инициатива.
Однако начинать серьезный разговор с Чарли у меня не было желания. Хотя рядом со мной сидел сейчас другой, не прежний взбалмошный Чарльз Брайт, но все же…
Я ограничился тем, что сказал:
– Ты недооцениваешь свою сторону, Чарли.
– В каком смысле?
– Если бы руководители западных стран не послушались голоса рассудка, Совещание не могло бы состояться.
– Узнаю тебя, Майкл! – с добродушной усмешкой произнес Брайт. – Все, что предлагает ваша партия, – это голос рассудка. А если мы не согласны, то это голос трестов и монополий. Верно?
– В большинстве случаев так оно и бывает.
– Чувствую, что интервью с Брежневым у меня не получилось бы, – вздохнул Брайт. – Вряд ли он согласился бы тратить время на разговор со мной. Но интересно было бы спросить его: «Что для вас главное в международных отношениях?»
– Могу заранее предположить, что бы он тебе ответил. Едва ли не самым главным он считает мирные отношения с вашей страной.
– Увы, Майкл, ты не Брежнев. Если бы это сказал, Допустим, Громыко…
– Ах, тебя устраивает и Громыко, – усмехнулся я. – Боюсь, что и он не стал бы тратить на тебя время. Впрочем, полагаю, он ответил бы примерно то же самое.
Тем временем мы подъехали к гостинице «Мареки». Поставить здесь машину оказалось гораздо сложнее, чем возле моего скромного отеля. Автомобили уже и так стояли в два ряда, а по проезжей части улицы медленно двигались все новые и новые – их водители явно выжидали, когда освободится хоть какое-нибудь местечко.
Нам повезло. Когда мы приблизились к подъезду, водитель стоявшего позади «мерседеса» стал осторожно выводить свою машину, Брайт нажал на тормоз, остановил нашу «вольво» так, что она подпрыгнула, мгновенно включил заднюю скорость и как бы наугад, а на самом деле с точным расчетом поставил машину на освободившееся место.
Брайт опередил всех других водителей, также пытавшихся куда-нибудь приткнуться. Один из них громко выразил свое возмущение по-французски. На лице Чарли появилась самодовольно-удовлетворенная улыбка
Мы вышли из машины, сопровождаемые громкой руганью на французском языке.
– Прицепи свою карточку, – сказал Брайт.
Я достал из кармана зеленый пластмассовый прямоугольник и приспособил его к лацкану пиджака.
Войдя в холл, я направился было к знакомой лестнице, ведущей в бельэтаж, но Брайт потащил меня в другую сторону, прямо противоположную. Мы подошли к небольшой двери. Брайт открыл ее. Перед нами была узкая лестница, уходившая вниз.
– Опять «Подземелье»! – шутливо сказал я.
– Перестань! – с неожиданным раздражением, почти злобно оборвал меня Брайт. – Сейчас семьдесят пятый год, а не сорок пятый.
Я с недоумением посмотрел на него. Что ему не понравилось в моем шутливом замечании? В конце концов, нас связывало только прошлое. Если Брайт не хотел вспоминать о нем, то зачем он вообще разыскивал меня? Наконец, разве не он сам пригласил меня в этот бар?..
Однако объясняться я не стал, тем более что мое внимание привлек внезапно открывшийся перед нами общий вид пресс-бара.
