— Все газету изучаешь? — спросил подошедший Цатуров.
— Как видишь… Кстати, кто заметку об Эрлихе написал?
— Редакционная тайна, — сказал он и посоветовал: — Даже если в груди бушует пламя, дым через нос все равно не выпускай!
— Второе издание?
— Второе дополненное, — уточнил Георгий. — А автора, честное слово, не знаю. У Алеши Поповича спроси.
Но проходивший через вестибюль Фуфаев сделал вид, что не заметил нас.
Цатуров с комическим ужасом посмотрел на меня:
— Ну, Белецкий, я тебе не завидую! Если тринадцатый знак Зодиака даже не посмотрел на тебя и брови нахмурил — жди несчастья.
— А ты что, в стороне? Ведь он на тебя тоже не посмотрел.
— Это брось! — возразил Цатуров. — Мы с ним перед началом рабочего дня дважды обнимались. Не вру, все подтвердят. Это, Белецкий, паек по особому списку на целый квартал. А ты с ним сегодня не виделся… Не виделся?
— Нет.
— То-то. Не иначе как с работы снимать будут…
Цатуров, как всегда, шутил, между тем его пророчество было не так уже далеко от истины. Понял я это в кабинете Сухорукова, когда Виктор осторожно, словно боясь замарать руки, вынул двумя пальцами из папки несколько сколотых листов бумаги.
— Вот… Прочти…
Это было заявление Фуфаева, адресованное сразу двоим — Сухорукову и Долматову в политотдел. Я стал читать.
— Закуришь? — спросил Виктор.
Он всегда считал, что курево успокаивает нервную систему и спешил выполнить свои дружеские обязанности…
— Закурю.
Виктор зажег спичку, предупредительно поднес ее к моей папиросе:
— Что скажешь?
— Скажу, что очень странно.
— Что Фуфаев написал заявление?
— Нет, странно, что под ним лишь одна подпись. Или Эрлих написал отдельно?
— Это ты зря. Он у меня был по этому поводу. Говорит, никаких претензий к тебе у него нет. Хоть крупица правды есть в заявлении?
— Крупица? Почему же крупица? Все правда. От начала до конца. Действительно, я и Эрлиху мешал, и Рита была женой Явича, и приходила она ко мне с просьбой разобраться в обоснованности обвинения… Факты, товарищ Сухоруков, голые факты…
Видимо, Сухоруков решил, что моя нервная система в дальнейшем укреплении не нуждается: не предложив мне очередной папиросы, он закурил сам.
— Тебе не кажется, что время для шуток неподходящее? Долматов предложил это заявление вынести на обсуждение партбюро, но предварительно он хочет с тобой побеседовать… Ты понимаешь, что все это может стоить тебе партийного билета?
— Нет, не понимаю. Не понимаю и, наверно, никогда не пойму, почему заявление мерзавца должно сказаться на мнении честных людей.
— Не все знают тебя двадцать пять лет, а я только один из членов партбюро…
— Зато все знают Фуфаева.
— Пустой разговор, — сказал Виктор. — Заявление — это заявление.
— Даже Фуфаева?
— Даже Фуфаева. Что написано пером… Короче, заявление будут разбирать и проверять, что Рита просила за Явича. Верно?
— Верно.
— А ты мне об этом не рассказывал… Тут ты тоже прав?
— Нет.
— Вот видишь… Тебе придется представить письменное объяснение. Я хотел вместе с тобой обсудить его.
— Оно уже составлено.
— Хватит, Саша.
— Я говорю вполне серьезно… Вот мое письменное объяснение.
Он взял докладную, удивленно посмотрел на меня:
— Что это?
— Письменное объяснение. Прочти.
— Тяжелый ты человек. Крученый…
Сухоруков полистал докладную, заглянул в конец, скрипнул стулом:
— Ты что же… занимался в командировке «горелым делом»?
— Заканчивал его.
— Ну, знаешь ли!..
— Прочти все-таки.
— Прочту, конечно!
On глубоко и безнадежно вздохнул, как человек, окончательно убедившийся в том, что имеет дело не просто с рядовым дураком, а с законченным идиотом. Еще раз вздохнул и начал читать.
Прочитав первую страницу, Сухоруков коротко исподлобья взглянул на меня.
— У тебя что-нибудь есть под этим? — Он постучал пальцем по докладной.
— Все есть.
— А поконкретней?
— Все, что требуется: показания свидетелей, акты, протоколы, вещественные доказательства…
— Та-ак, — протянул он и снова склонился над бумагой.
Я видел, как на его скулах набухают желваки и сереет лицо.
— Та-ак…
— Тебе дать протоколы?
— Успеется.
Теперь он читал вторую страницу. Я ее помнил наизусть, впрочем, как и всю докладную.
