Под утро я проснулась с ощущением тревоги. В каюте полумрак – сквозь крошечное окошко-иллюминатор сочился тусклый свет. Мягкие шлепки волн чуть покачивали судно. Я поднялась.
Что-то было не так. Но что – не могла понять.
И от этого стало совсем неуютно.
Я встала, и прежде всего проверила дверь. Каюта запиралась снаружи на висячий замок – от выпивох, которые могли добраться до запасов спирта. Изнутри запором служило подобие щеколды – загнутый гвоздь. Защёлка эта, чистая фикция – при желании её легко открыть, просунув в щель нож. А вот закрыть значительно сложнее.
Так и есть – дверь оказалась не запертой.
Сама ли я накануне забыла повернуть чёртов гвоздь, или кто-то проник сюда ночью? И зачем?
Осмотрела своё имущество, всё ли на месте. Нет, вроде бы ничего не пропало.
Немного успокоилась, но холодок внутри остался.
Вышла, навесила замок, поднялась на палубу. А там – туман. В трёх шагах ничего не видно.
– Кто таков? – окликнули меня. Голос вроде бы Ивашки Рябова, и смутный силуэт просматривается у левого борта.
– Это я, Джек.
– Воробей, ты? Тя Рысь кликал, вот только. Недужится ему, рана болит.
Обход раненых я обычно делала позже, когда совсем светло, но если зовут, надо идти немедля.
В капитанской каюте, едва вошла, шибануло крепким перегаром. Мои больные, все до одного, плевали на предписание воздерживаться от выпивки. А Роде ещё и курил постоянно.
– Доброе утро, сэр, – поздоровалась я по-английски. Так мы лучше понимали друг друга. – Что случилось, рана беспокоит? Сейчас посмотрим…
Роде полулежал на топчане, который ему соорудили вместо гамака – пока рана не заживёт. Левой ногой он опирался о пол, раненую правую держал горизонтально. Под рукой на полу – початая бутылка.
В ответ на мои слова Роде пробурчал что-то непонятное. Выпил, видать, крепко.
– Поднимите рубашку, сэр… Вот так. Посмотрим…
Капитан был в нижней рубахе, под ней – голое тело. Как лекарь, я на мужскую наготу смотрела равнодушно; вот как женщина ещё смущалась.
Стараясь не касаться гениталий, разбинтовала и осмотрела рану – нет ли нагноения. Сделала свежую примочку из чернокорня. Роде морщился, скрипел зубами от боли, но терпел.
– Должен заметить сэр, – говорила я по ходу, – вы постоянно нарушаете мои предписания. Вы слишком много пьёте, это пагубно для сердца и печени…
– Не болтай чепуху! – грубо оборвал капитан. – Проклятая рана не даёт заснуть, пока не приложусь к бутылке.
Я закончила и собралась уходить, но Роде вдруг крепко схватил за руку.
– Погоди, – он понизил голос. – Выгляни, нет ли кого поблизости.
– Зачем? – прошептала я испуганно.
– Делай, что тебе говорят!
Совсем не по себе мне стало, но ослушаться не могла. Выглянула наружу – никого. Затворила дверь.
– Садись, – тем же полушёпотом сказал Роде, указав на привинченный к полу табурет.
Тут вдруг до меня дошло, что именно встревожило, когда проснулась. Запах! Едва уловимый запах табака.
На судне курил только капитан: табак был редкостью, заморской диковинкой. Выходит, он заходил ночью в мою каюту?! Зачем? Из-за раны Роде трудно двигаться: ходит, опираясь на костыль. Я советовала ему без острой необходимости не вставать, да разве его удержишь.
– Вот что, лекарь, – начал Роде, – нам с тобой нет нужды лгать друг другу. Ты ведь женщина, так?
Я готова была услышать именно это.
Не удивилась. И даже не испугалась.
Наоборот, почувствовала некоторое облегчение. Сколько можно носить маску.
Притворяться. Изворачиваться. И бояться разоблачения.
Уж лучше открыть правду, и – будь, что будет.
Я виновато потупилась, кивнула:
– Да, сэр. Извините, что не сказала правды сразу. У меня не было выхода.
Роде потянулся за бутылкой.
Отхлебнул.
– Глупая девчонка. Понимаешь ли ты, что ждёт тебя, если узнает команда? А они догадаются, не сомневайся!
– Сэр, может, мне открыться, объяснить им?.. А если они не захотят, чтобы на корабле присутствовала женщина, я сойду на берег.
Капитан не ответил, начал подниматься, неловко опустил на пол раненную ногу – лицо исказила гримаса боли. Прорычал короткое ругательство.
