Этот невероятный тандем и сделал из ЖЕЛУТУ то, чем ЖЕЛУТУ славится, а славится ЖЕЛУТУ как самое выдающееся из предприятий промышленно-торговой зоны Башле (департамент Ивелин). А всякие там «Ашаны», «Киаби», «Декатлоны», «Сольдораки» и прочие легендарные фирмы и фирмочки появились только потом, после него… На общих собраниях коммерсантов региона они были как цари, даже еще величественнее за своими плексигласовыми табличками «президент» и «вице-президент». Ни одному из новеньких даже в голову не приходило, что можно пустить корни в регионе, не нанеся предварительно В ЖЕЛУТУ визита вежливости. Ни один директор по продажам, встретив их у автоматически открывающихся дверей, не упустил случая посторониться и прошептать: «После вас!» — и только что не щелкнуть каблуками, оснащенными пижонскими железными подковками.
Было бы неверно усматривать в этих строках иронию: сам Юго Марсиак первым улыбался, услышав, что он этакий Че Гевара западного предместья, но в его профессиональных достижениях вовсе не было ничего смехотворного. Вышедший чуть ли не из низов общества, он преуспел ничуть не меньше, чем его спесивые однокашники по лицею Жана д’Ормессона[4] в Сель-Сен-Клу.
Этим честолюбцам их блестящие успехи в учении обеспечили вроде бы всего лишь карьеру в банке с потолком в семьдесят тысяч евро в год, а ему… а он стал главой компании и зарабатывал вдвое больше. Именно о них, о своих однокашниках, он думал сегодня, когда вместе с Никаром входил в зал для совещаний на втором этаже.
Рассеянно слушая старшего мастера Беншетри, который интересовался возможностью увеличить парк вращающихся ножничных подъемников, Юго поплыл по волнам грез. Он увидел себя маленьким смешливым мальчиком в кругу приятелей — они только что высыпали после урока в школьный двор. Потом вспомнил родителей, как они, смущенные, подавленные, крутят в руках его табель с оценками, в котором учитель — насмешливо и с явно греховным наслаждением — написал: «При усердной работе слишком мало достижений». И снова почувствовал тогдашнюю свою ярость, пришедшую в тот день вместе с пониманием: перед другими, у которых больше «способностей», открывается широченная и гладкая автомагистраль…
Дорожные сравнения были крепко-накрепко вбиты ему в голову отцом и стали для него привычны. Как раз в тот злосчастный день Пьер Марсиак и объяснил сыну, что жизнь на самом деле подобна автотрассе с ее скоростными полосами, пунктами оплаты дорожной пошлины, местами для вынужденной остановки, выходами на объездные пути… По иронии судьбы несчастный погиб, едва достигнув пятидесятилетия, именно что в дорожном происшествии, оставив по себе несколько прицепов сожалений и никуда не годную теперь машину. С намерением воздать честь отцу, Юго над его могилой пообещал во всеуслышание, что в своей будущей жизни, какой бы она ни была напряженной, станет всегда «аккуратно выполнять повороты», «опасаться превышения скорости» и, разумеется, не будет «спать на площадках для отдыха при автостраде»… Сейчас логотип возглавляемой им компании сиял красным неоном над автотрассой, но Юго Марсиак уже не получал от этого никакого удовольствия.
Ему казалось, будто он застрял в пробке. Нет, гораздо хуже. Его нынешняя жизнь — узкая проселочная дорога ночью. По дороге движется машина, дорогу перебегает маленький зверек. Он, Юго, и есть этот кролик, окаменевший в лучах фар.
Вот в чем главная проблема хозяина ЖЕЛУТУ. Ему не нравится его жизнь. Он ее разлюбил.
Президент фирмы услышал, как Беншетри предлагает обсудить «недостаточную эффективность работы новых гидравлических экскаваторов на 3,5 тонны», и внезапно понял, что сегодняшними методами ему не избавиться от мучительного самоанализа, который просто-таки в тисках его держит с тех пор, как он проснулся. Сославшись на срочный телефонный звонок и попросив Адольфа вести собрание, Юго удалился.
В своем кабинете он тяжело опустился в кресло, обитое золотистой кожей, и задумчиво потер щеку.
Ариана сил не пожалела: вся левая половина лица болела, даже кости ныли, и кожа кое-где лопнула. Тем не менее злился он не на жену, а на себя самого. Почему он так и не поговорил с ней после этой нелепой сцены? Почему не разозлился до смерти, как сделал бы любой другой? Почему вывернулся, ускользнул от выяснения отношений, а не засветил ей по морде в ответ? Тот факт, что, подобно большинству мужчин, он больше всего на свете боится двух вещей — осечки в постели и семейных сцен, давал повод поразмыслить, но не объяснял, откуда такая жутчайшая апатия…
