Тогда Антон не особо слушал скучные рассказы отца, куда интересней смотреть телевизор или наблюдать, как хомяк прячет за щекой большой кусок морковки. Отец хоть и видел, что Антон его не слушал, но все равно рассказывал, а иногда взъерошивал ему волосы и смеясь говорил, что вот так выглядит электрик которого бьет током. Антону эта часть рассказа не нравилась больше всего, он бежал в ванную и долго расчесывал вздыбленные волосы.
Антон поймал себя на мысли, что окажись отец теперь рядом, то он обязательно выключил телевизор, посадил хомяка в аквариум и внимательно, с открытым ртом слушал историю про маленькую лампочку – спасительницу жизней электриков, а потом смеялся, когда отец взъерошил волосы и даже не побежал расчесываться.
Тыльной стороной ладони вытер влажные щеки, помотал головой, прогоняя воспоминания и мечты, которым не суждено сбыться.
Сашка стоял в коридоре, молчал и словно ждал, пока мысли брата вернутся из прошлого. Убедившись, что брат готов его слушать, зловещим голосом прочитал надпись на стене:
– Уходи! – усмехнулся и исподлобья взглянул на брата. – Страшно?
– Очень, – заставил себя улыбнуться Антон и еще раз протер уже сухие щеки.
Тут воздух отличался от уличного. Он был плотный и застарелый. Запах стоял подвальный: сырой и сладковатый, так пахнет плесневелая картошка или гнилая морковь. Антону захотелось зажать нос или выйти на улицу, лишь бы не вдыхать эту вонь. Но рядом с братом он не мог позволить сделать подобное, вот если бы он был один… Хотя один он ни за что бы не вошел в этот дом. Затащил его сюда Сашка. Он говорил, что разработал методику борьбы со страхом и готов ею поделиться с Антоном. Вот только нужно провести ночь в заброшенном доме.
Дышал Сашка ровно, словно не замечал запаха гнили. А стоило Антону подумать об этом, как брат стал дышать шумней, будто старался вдохнуть побольше омерзительного воздуха.
– Ну, полдела сделано. Осталось всего-то проверить каждый угол дома и провести тут ночь. – Сашка снял с плеча рюкзак и швырнул его через длинный коридор, вглубь дома.
После гулкого приземления рюкзака послышались шорохи и тонкие скрежещущие звуки, словно одинокие капли уже закончившегося дождя били по водосточной трубе. Антон замер, готовясь бежать.
– Крысы, – деловито сказал Сашка и мельком глянул на раздавленный скелет под ногами. – Теперь путь свободен.
Он пошел по коридору, наступая на стекла, кости и мелкий мусор. Создавалось впечатление, что он нарочно шумит, чтобы те, кто его ещё не услышал, насторожились, а те, кто уже услышал, знали где его искать.
От каждого хруста под ногами брата, у Антона сжимались кишки в плотный комок, легкие будто заливались водой, так, что не вдохнуть, не выдохнуть. Он мысленно бранил брата и молил все того же бога удачи, чтобы пуговичный человек не услышал грохота шагов.
Сашка говорил, что самое главное в борьбе со страхом – научиться принимать городские легенды за обыденность, за неотъемлемую часть жизни. Легенды как тени от предметов в солнечную погоду, они вроде бы есть, но прикоснуться к ним не получится. Нельзя отрицать существование пуговичного человека, живущего на краю города, в покосившемся доме, у разрушенного пуговичного завода. В том самом доме, куда он завел Антона. Но также, не нужно забывать о том, что пуговичный человек всего лишь тень, а тень не причиняет вреда. Сашкин голос гулко отражался от старых стен, а эхо возвращало отдельные звуки, а иногда различимые слова, например, такие: «пуговичный, страх, человек в темноте» и подобные, заставляющие коленки Антона судорожно дрожать. Еще он говорил, что в любом месте, кажущимся пугающим и недружелюбным нужно громко разговаривать, нарочно шуметь и дико смеяться, как взбесившаяся лошадь. Но последнее это уже как получится, сам он не смеялся, но остальные пункты выполнял на все сто процентов.
«Пусть бояться те, кто прячется в темноте» – говорил он.
Пока он строил из себя бесстрашного, разгоняя стаи крыс, Антон безрезультатно пытался внушить себе, что крысы – единственные обитатели дома. Он не желал мириться с той силой, что незримо всегда находилась поблизости. Не так-то просто принять то, что все те, чьи безжизненные глаза могли наблюдали из темноты, кто мог прятался в шкафу и под кроватью безобидны. Он не мог совладать со страхами и не мог принять всех монстров как обыденное. А от одной только мысли о пуговичном человеке или проклятой покойной жены смотрителя кладбища снова сбивалось дыхание, а живот крутило, точно так же, как и тогда, когда они прятались за огромным мраморным крестом и ждали, пока в кладбищенской сторожке погаснет свет.
