Эти первые слова Маши довольно точно определили ее отношение ко всей истории… Я только потом, постепенно смог понять, что чувствовала Маша, слушая мой рассказ. А ведь это было понятно — просто я сам был слишком поглощен своими переживаниями и не подумал, что Маша может воспринять эти события иначе, совсем иначе. Она сразу почувствовала, что в нашу с ней жизнь, в наши мечты а будущем вторглась какая-то грозная сила, способная все разрушить. Ведь о том, насколько опасны мои новые планы и замыслы, можно было судить уже по моему внешнему виду: уехал здоровый, вернулся больной, измученный. Что она должна была чувствовать? Товарищи мои погибли, я сам чудом спасся — и теперь собираюсь продолжать эту игру со смертью — во имя чего?…
Так что Маша начала, в привычной своей манере, издеваться надо мной вовсе не потому, что ей было и вправду смешно: скорее она делала это от страха и растерянности — или, может быть, думала, что меня удастся переубедить… Но я — то понял тогда только одно: Маша смеется над тем, что стоило жизни моим товарищам, — и был потрясен. Я слушал, как она, нервно смеясь, предлагает мне написать «на гималайском материале» приключенческую повесть, — и мне было тоскливо и страшно.
Казалось, что все случившееся начисто отрезало мне пути в прежний милый и знакомый мир. Вот и от Маши, которую я так преданно любил, меня словно стеклянная стена отделила. Я вижу, как она сидит рядом со мной, уютно поджав загорелые ноги, на любимой своей тахте со множеством подушечек, вижу, как светятся на солнце ее русые волосы, как движутся ее губы, слышу слова, но на самом деле я очень далеко от нее, и мы совершенно не понимаем друг друга.
Должно быть, на лице моем выразилось отчаяние, потому что Маша ахнула и сразу переменила тон.
— Шура, не сердись! Ох, какой я должна казаться тебе бессердечной эгоисткой! Ты пережил такую трагедию, так измучен, болен, а я… — На глазах у нее выступили слезы, она отвернулась, потом продолжала срывающимся голосом: — Я ведь потому, что ты слишком всерьез принимаешь эти свои находки… Я понимаю, этот англичанин тебе внушил… и обстановка такая была, впечатляющая… но я уверена, что все это имеет совершенно реальное и разумное объяснение.
Нет, стеклянная стена не исчезла, и я почувствовал, что смертельно устал. Мне больше не хотелось говорить, но обрывать разговор на полуслове было просто невежливо, и я вяло поинтересовался:
— А почему ты считаешь, что марсиане или вообще небесные гости — это непременно фантастика и нелепость?
— Да потому, что если б они были на Земле, мы бы давно об этом знали! — горячо ответила Маша. — Ну, правда, Шурик, ты же не считаешь всерьез, что такое событие, как прилет жителей другой планеты, могло пройти незамеченным? Ну, подумай!
Я растерянно поглядел на Машу. Мне это соображение как-то до сих пор не приходило в голову. Впрочем, я ведь вообще ничего не успел обдумать. В дороге я сознательно запрещал себе думать об этом, а в Москве сразу все на меня обрушилось в таком темпе, что думать было просто некогда.
— Вот видишь! — Маша сразу поняла, что попала в цель. Вот видишь! Ты отдохни, выспись, а потом хорошенько подумай, посоветуйся с учеными…
Все равно, это был вовсе не тот разговор, которого я ждал. Я даже не стал советоваться с Машей о своих дальнейших планах. Мы выпили чаю, а потом Маша вызвала по телефону такси, — нога у меня разболелась не на шутку, — и я уехал домой…
Я решил поступить благоразумно и, по крайней мере, хоть выспаться — принял снотворное и спал довольно крепко, но сны мне снились очень плохие и какие-то все неприятные. Не Марс, не Гималаи, а так что-то, должно быть, психологически связанное с этим: будто я с мучительными усилиями долго пробиваюсь к какой-то цели, а потом, где-то близко, не то сил не хватает, не то препятствия становятся неодолимыми. Больше всего меня мучил песок — в нем вязли ноги, каждый шаг доставался с таким трудом, что я обливался потом, падал, полз, опять поднимался — и все напрасно. Все же я отоспался и утром чувствовал себя не так уж плохо. Только нога по-прежнему болела, и я решил было вызвать врача, но потом сообразил, что тогда мне придется, может быть, до вечера ждать его визита и не выходить из дому, — и сам поехал в поликлинику.
