Мы сначала думали, что отец Анга погиб где-то возле храма. Но, оказалось, — это было не так. Да Мингма — так звали его — упал в глубокую трещину ледника, и тело его найти не удалось. Случилось это на знаменитом ледопаде Кхумбу, возле Западного цирка — в тех местах, где проходила в 1953 году экспедиция Ханта, в составе которой были Тенсинг и Хиллари…
Милфорд говорил с шерпами-участниками экспедиции, в которой был Да Мингма. Они все в один голос утверждали, что в тех местах никаких храмов никогда не было и быть не может. Да и приметы не совпадали, — ведь загадочный храм, но словам легенды, стоит над источником, рождающим реку, — а какие же источники на ледопаде Кхумбу, среди вечных льдов? Единственное, что удалось установить из этих расспросов — это то, что Да Мингма, опытный проводник, получивший почетное звание «тигра» (на медали, которой Королевское географическое общество в Лондоне награждает лучших альпинистов, изображена голова тигра), присоединился к экспедиции в очень подавленном состоянии.
— Он всегда был веселый, бодрый человек. Не знаю, что с ним случилось, — недоумевал один из шерпов.
— Я думаю, Да Мингма был болен. Он напрасно пошел в горы, — сказал другой.
Милфорд осторожно наводил своих собеседников на разговор о талисмане, тайне, нарушении обета. Но, видимо, они либо ничего не знали, либо не понимали, чего хочет сагиб, — а задавать прямые вопросы Милфорд не решался. В общем, походило на то, что опасная тайна и впрямь принадлежала только семье Анга. Возможно, отец Анга, только что переживший какое-то сильное потрясение, пошел в экспедицию, в плохом состоянии, и это послужило причиной его гибели. Так думали мы с Милфордом; мы ведь тогда не знали, что дело было не только в психической травме.
После этой неудачи Милфорд стал ревностно разузнавать, что происходило с отцом Анга перед последней экспедицией: куда он ходил, с кем, кто еще был в экспедиции. Но и сестра Анга, и муж ее, и соседи, и друзья Да Мингмы уверяли нас, что ровно ничего об этом не знают. Мы строили всякие предположения о том, почему шерпы не хотят говорить. Возможно, думали мы, что загадочный сагиб, которого сопровождал Да Мингма, не имел разрешения на въезд в Непал. А возможно, что и сам шерп, боясь разглашения тайны храма, всячески конспирировал свой поход. Когда же его спутник-европеец погиб в таинственном храме, то у шерпа появились очень веские дополнительные причины молчать обо всей этой истории. Но, как бы там ни было, а только и по этой линии нам (вернее, Милфорду) ничего узнать не удалось.
Но Милфорд и слышать не хотел о прекращении поисков. Он за эти дни похудел, взгляд его ярких голубых глаз сделался каким-то отсутствующим; видно было, что он весь поглощен этим загадочным делом.
Я сейчас не могу вспомнить, почему мы задержались в Дарджилинге дольше, чем вначале предполагали. Кажется, заболел организатор экспедиции в горы. Милфорд все эти дни носился по Дарджилингу, как одержимый, и ни о чем другом, кроме храма и талисмана, говорить не мог. Я иной раз искренно жалел, что мне попалась эта пластинка.
Однажды вечером Милфорд так долго не приходил домой, что я начал беспокоиться. Вдруг он явился усталый и торжествующий.
— Кажется, я нашел, Алек! Утром идем смотреть этот загадочный храм. Все приметы сходятся. Давайте ложиться — нас разбудят на рассвете, идти далеко. И приготовьте одежду потеплее — в горах холодно.
Больше я от него ничего не добился, — он так устал, что бросился на койку, едва успев раздеться, и тут же заснул…
Мы отправились в путь очень рано; цветы дурмана фосфоресцировали в предрассветной темноте. Но как только мы выбрались из города, начало светать и удивительно быстро наступило утро. Гора Кангченджунга, «пять священных сокровищ снегов», заиграла переливами красно-розовых оттенков неземной чистоты и свежести. Но дорога, по которой мы шли, еще пряталась в густой тени гор.
Мы направлялись к северу от Дарджилинга, к проходу, ведущему в Тибет.
Нас окружал густой лес, кое-где перемежающийся чайными плантациями с молодыми кустами, прикрытыми от солнца ветвями папоротника. Меня эти плантации немного злили — они портили могучую и дикую красоту этих мест. Дорога уходила все выше в горы, петляя среди дубов, лавров, сикомор и магнолий. Мохнатые, обросшие лианами и мхом, эти деревья достигали головокружительной высоты, словно колонны гигантского здания. Розоватые и золотисто-белые орхидеи свешивались с ветвей, ползли по стволам. Внизу, под деревьями, пышно разрастались огромные папоротники, а среди них пылали рододендроны всех оттенков — желтые, розовые, малиновые, кремовые, белые — и высились пламенеющие, как заря, сассифраги. На открытых местах, в густой высокой траве сияли темно-красные и розовые примулы.
