По образу и подобию - страница 15
А было все так. Я занимался тогда одной разработкой для медицины, то есть собирал я схему, конечно, для своих, совершенно не связанных с медициной целей, но они заинтересовались, объяснили нам, какие у них сложности, и оказалось, мы им можем помочь. Приборчик выходил отличный и очень оригинальный, пожалуй, с этой стороны к делу еще никто не подбирался, врачи прямо-таки верещали от восторга, торопили нас, чтобы скорее начать испытания. Первый модельный образец мы, конечно, собирали сами, кое-что заказали на экспериментальном заводе, основные блоки подобрали готовые, фокус был не в них, а в самой идее. Когда начались испытания и прошли в общем успешно, я подготовил статью о неожиданном применении моей схемы и показал ее шефу, шеф возбудился и помчался к директору, директор статью тоже одобрил, и я отослал ее в журнал. На этом мои функции вроде бы заканчивались, но так мне только казалось. Для медиков дело только начиналось. Во-первых, их далеко не все устраивало в приборе, им было наплевать, что проектирование приборов совершенно не мое дело и понимаю я в нем не намного больше, чем они сами, им такая крамольная мысль и в голову-то не могла прийти, они хотели от меня ни много ни мало, чтобы я не только довел прибор до нужных им кондиций, но и подготовил его к серийному выпуску. А чтобы заинтересовать и подхлестнуть меня, натравили на меня журналистов, которые стали ходить ко мне пачками, охать, ахать и восхищаться, с одной стороны, моими талантами, с другой — редким бескорыстием, поскольку всей этой мурой я занимался, естественно, сверх своих обычных плановых дел. Кстати, вот так возникла среди прочих и Маша и на некоторое время закрутила мне голову. Да и вообще вся эта шумиха мне в общем-то понравилась, я впервые прочитал свое имя в газете, честолюбия я не лишен, так что мои заказчики все рассчитали правильно. Да и их можно понять, денег у них на подобные разработки нет никогда и нисколько, вот они и ловили бесплатных энтузиастов, дурачков вроде меня, которые согласны были довольствоваться их личным обаянием да звоном, который они старались поднять, чтобы привлечь внимание своих ведомств к этому делу. Но получилось все совсем не так. Шло время, работу мы продолжали, не слишком бойко, но тем не менее два опытных образца, немного отличных один от другого, отдали для испытаний в разные институты. И тут грянул гром. В наше министерство из министерства медицинской промышленности пришло грозное письмо, в котором говорилось, что мы распыляем народные средства, вторгаясь в незнакомую нам область, и в результате рекомендуем промышленные приборы, категорически не отвечающие современному уровню требований, основанные на заведомо устаревших принципах, от которых на западе давно отказались.
Это письмо, конечно, наших раздражило до крайности, директора вызвали в министерство и как следует намылили ему шею, он, соответственно, вломил мне. Я обиделся. Конечно, я очень слабо представлял себе, как подобные проблемы решаются на западе, поскольку вообще этим никогда не интересовался, но в своем-то приборе я был совершенно уверен и ничего такого устаревшего в нем не замечал. Наоборот, идея моя была вполне плодотворная, и испытания шли успешно, и медикам, в общем, все нравилось. Но у нас так принято — себе не верить, пока на западе твою идею не изжуют вдоль и поперек, только тогда и согласятся: да, в этом что-то есть, надо было в свое время добиваться приоритета. А как я должен добиваться, когда вы меня только и знаете что носом тыкаете? Так и тут получилось, но если бы только этим все и кончилось! К сожалению, нет, вмешались силы совсем посторонние, о которых я и понятия не имел, и пошло, и поехало…
Оказалось, что прибором, предназначенным для тех же целей, занимался и один из институтов министерства медицинской промышленности, занимался давно и безуспешно, и поэтому появление нашего прибора было воспринято этим институтом как личное оскорбление, и директор его, довольно могущественный товарищ по фамилии Илюхин, нажимал на свое министерство, чтобы оно немедленно разделалось с нами, так сказать, задавило нас в зародыше. А иначе он, Илюхин, не отвечает за жизнь наших советских людей, которые вынуждены будут подвергаться экспериментам безграмотных самодельщиков. Конечно, доля истины в его бурлениях была, не надо нам было во все это ввязываться, но что же делать, если получилось? Мы и не претендовали на их территорию, но ведь вышло же, нечаянно, но вышло! И ушлые медики сразу это почуяли и вцепились в нас. А что им было делать? Им ведь нужно было! В общем-то, молодцы они, а втравили нас в историю. А для нас это послужило только толчком, только началом. Дело в том, что в нашем министерстве кое-кто давно копал под нашего директора с целью его скушать, а на его место посадить другого, более покладистого и послушного. И вот этим темным силам момент для нападения показался самым подходящим, еще бы, такое скандальное дело! И повалили на институт комиссии, одна за другой. В бухгалтерии сидели люди из КРУ, министерские товарищи листали лабораторные журналы и проверяли столы, в нашем отделе началась внеочередная инвентаризация, а кроме того, какой-то незнакомый мне чистенький молодой человек по одному вызывал в коридор сотрудников и о чем-то беседовал с ними шепотом. Обстановка была такая, словно речь шла не о работе, плохой там или хорошей — неважно, а о поимке государственного преступника, а может быть, даже и шпиона. У нас больше всех доставалось, естественно, заведующему нашей лаборатории, моему непосредственному начальнику. И самое неприятное заключалось в том, что о моем злосчастном приборе даже и речи не шло, проверялась вообще работа института — хранение драгоценных металлов, правильность списания устаревшего оборудования, даже халатов и посуды, расходование спирта, и состояние трудовой дисциплины, и ведение работ, нет ли где каких приписок. Одним словом, нас травили по всем правилам этой высокой науки, искали не ошибки — преступления, работать стало невозможно. Ребята нервничали, по институту ползли какие-то дурацкие слухи, и вдруг выплыло: кто-то незаконно присвоил премию, у нашего завотделом профессора Кольдова был обыск, сначала в квартире, потом на даче, искали спирт, а может быть, и еще что-нибудь. Так или иначе это была уже не министерская комиссия, а ОБХСС. Кто призвал их, как это все получилось? Обыск, конечно, ничего не дал, да и с премиями было все ясно, их для того и выписывали всем по очереди, чтобы оплатить работы, средства на которые не были предусмотрены, дело не слишком красивое, но понятное и никакого отношения к личной наживе не имеющее. Что было с Кольдовым, рассказывать не буду, это увело бы меня слишком далеко, скажу только, что он болел. Зачем же они так нас унижали, какое имели право? И неужели всю эту кашу заварил я? Я понимал, что это было не совсем так, — и все-таки… Комиссии я заявил, что совершил грубую ошибку, связавшись с медиками без ведома дирекции, но моя вина была им не нужна.
