По направлению к Рихтеру - страница 56

Фуга.Лировский шут, играющий на дудке. Под ее наигрыш душа Лира вышла из тела и отправилась в путешествие, но тело еще доживает. Это Лир… и уже не Лир. Помните?

— Ты — дух, я знаю. Когда ты умерла? (Это вопрос к Корделии)

— Где был я раньше? Где я нахожусь? Что это, солнце? (Извините, путаюсь в переводах. Но эти строчки точно пастернаковские):

— Моя ль это рука? Не поручусь. Проверю. Уколю булавкой. Колет.

(Видите, как сказал про себя: «Колет». Как будто наблюдает за собой уже сверху).

Из тех опер, благодаря которым люблю больше всего… оперу. Больше, чем рояль. Да-да, именно так…

Первое потрясение, когда Том размечтался о Лондоне — его маленькое ариозо. Оно переходит в рукопожатие Тома и Черта. А в музыке такая боль: щемящая, саднящая. Боль Моцарта, Чайковского… помноженная на мою.

У меня такое случилось в Лондоне, перед тем, как играть Восьмую сонату Прокофьева. Я в Лондоне первый раз. Играть не хочу. Почти плачу. До самого концерта хожу по Гайд-парку… и так вдруг захотелось в Станишовку… Даже в глазах потемнело.

Каватину Тома послушайте в день моих похорон! Никаких слов про меня, только эти: про любовь и измену[238]. Хотите, я вам сыграю? (Сначала вспоминает, потом, немного путаясь, играет по памяти). Вот скрипки… очень резко, как будто сорвали кожу. Ответ гобоев, фаготов, валторны… А вот самое главное: кларнет и душа.

Мое «строительство ковчега» Кокошка запечатлел. Раз десять фугу сыграл медленно — у него за это время вышло десять эскизов. В том эскизе, что я отобрал, видны все мои муки…

К сожалению, был только один сеанс: первый эскиз к портрету. Это было время, когда Фальк имел доброту направлять меня в моем желании рисовать.