— Пей, Степа, — поднес естественник молоко и стал гладить полосатую голову.
Из-под тигра прыгнула черная кошка и на белом зеркале молока замелькали два красных языка, один большой тигровый, другой мелкий, побыстрее кошачий. После молока тигр принялся за картошку. Всунул в миску морду, набрал полный рот и стал шамкать лениво и бережно, отряхивая здоровой лапой усы. Потом он лег мордою на подушку.
Естественник подсел к тигру на корточки и принялся чесать ему, как коту за ушами и горло. Тигр опрокинулся на затылок, мурлыкая, зажмуря глаза.
— Сволочь, не стерпел Хохолков, забыл джунгли и волю, нажрался картофелю, как свинья! Где же искать теперь хищника, чорт возьми!
— Чего ты ругаешься, — сказал естественник, по-моему так с тигром тебе повезло. То, как он разрывает добычу являясь «бичом бедных индусов» — давно скучнейшее общее место, детям гораздо интереснее и полезней узнать, что нет той свирепости, которая не побеждалась бы добротой. Озаглавь рассказ «Мудрая старость»…
— Христианские дрожжи! нипочем не примет редактор. Одна надежда — удав. У твоего отца, мне помнится, есть товарищ — оригинал, у себя держит в комнате…
— Пантелей! Ну, еще бы… однако уходи вон на цыпочках, Степа спит.
— Пантелей — это кличка удава? Да неужто, воскликнул близкий к отчаянию Хохолков, не нашлось более гордого слова, чтобы выразить ярость мускульной силы царя пифонов? Пан-те-лей?
— Уменьшительное — пентюх… и так зовут его всего чаще. Ты как глянешь, сам назовешь. Вообрази, до того ленив, старый пес, что не желает сам выползать в ванну, говорит: пусть несут! Профессор ему держит голову, жена, сын и дочь тело — четыре метра, а? Недурен кабель. И все это плюх — в молоко.
— Молочная ванна? Удаву, как красавице Кавальери!
— Ну да, не то его шкура зверски воняет, этакий специальный удавий смрад. Он на родине привык об траву особую боками тереться, в неволе замена ей — молоко. Каждые две недели ванна.
— Чорт знает что! Шехерезада какая-то, — оскорбился Хохолков. Хотел заработать на удаве, а в результате, чего доброго, его же помои сам пью по утрам с кофе да деньги молочнице отдаю. К чорту нэпманов! Небось не зарегистрирован этот удав?
— Зарегистрирован, как учебное пособие… да ты не шуми, разбудишь тигра, сам понизил голос естественник. На показательные уроки Пантелея развозят в пробковом футляре, чем и окупаются его молочные ванны.
— А площадь? — вспыхнул еще Хохолков. При подобном уплотнении пифону дать площадь?
— Успокойся, Пантелей спит под постелью профессора.
— Вместе с ночными туфлями и прочим… да это кто же напечатает? Это, брат, хуже мистики! Это чорт знает, что за быт!
Хохолков схватился за голову, потом плюнул в сторону тигра и помчался опять стремглав в Зоосад с последней надеждой впечатлений от хищников…
В Зоологическом Хохолков не стал приставать к сторожам, как обычная публика, — где именно сидит тигр? Он выучил план наизусть.
На быстром шагу в полглаза вбирая в себя хищных птиц, одних до-нельзя похожих на царских жандармов, других высокоподнявших мохнатые плечи, как дагестанцы в бурках, несомненно скрывающих где-то кинжалы, Хохолков себя удерживал всячески от романтики и сопоставления с человеком: «Ленгиз запретил зверям разговаривать». Сопоставишь — он зверь и пойдет…
Пустой и легкий Хохолков стал пред клеткою тигра. Тигр сидел на поджаром заду как собака. Глянув на Хохолкова, он подтянул к седому носу усатую губу, обнажил розовые десны, ослепительно белые зубы и, разинув пасть до опасности разодрать свое горло, стал зевать. И не раз и не два… Зевал за совесть, будто для этого дела он только на свете и жил. Хохолков не выдержал, зевнул было тигру в ответ, но тут же опомнился и сказал гневно сторожу:
— Что это у вас тигр больной?
— Без дела что же ему… и прикрыв рот рукой сторож сам стал зевать не похуже.
Хохолков побрел к удаву.
«Тигровый питон. Python molurus. Живет в Индостане и на Цейлоне. Достигает 4 метров. Самые большие могут съесть добычу весом в 2 пуда».
Удав среднего размера так забился в угол клетки, что за деревом Хохолков его еле нашел. Он готовился, видимо, линять, и заранее, чтобы его не трогали, сделал вид, что издох.
