Орган издает необычные для слуха звуки, удачно имитирует игру на скрипке, виолончели, контрабасе, флейте, подражает пению птиц, играет, как фортепиано. Мелодии, многократно усиленные, передаются сотнями скрытых репродукторов. Звуки льются в зал с потолка, справа, слева — отовсюду.
Потолок театра последовательно алеет, становится зеленым, синим, фиолетовым или желтым. Эти световые эффекты призваны создавать настроение, углублять впечатление, производимое музыкой.
Симфонический оркестр Радио-Сити, сопровождающий выступления артистов на сцене, состоит из более чем ста музыкантов. Он аккомпанирует большому хору, танцорам и балеринам. Всякий раз, когда оркестр исполняет какую-нибудь симфонию, его выступление перед зрителями обставляется особыми «чудесами» техники.
Вот в зале гаснет свет, и из темноты, как по мановению волшебной палочки, появляется оркестр. Впереди у самой сцены невысокий барьер, ограждающий глубокий и широкий колодец. Из колодца, освещаемый ярким лучом желтоватого света, медленно поднимается кверху большая площадка с оркестрантами. Поравнявшись с рампой сцены, площадка меняет направление и начинает плавно перемещаться по горизонтали, удаляясь от публики. Дойдя до самых задних декораций сцены, площадка скова поднимается вверх. Достигнув приблизительно высоты трех метров над сценой, она останавливается; на всем пути следования оркестр не прерывает игры, словно не замечая своего перемещения.
Высокий и тощий дирижер, с взлохмаченной шевелюрой, неистово размахивает палочкой, помогая себе плечами, всем телом, даже головой. Но, увы, многозвучный ансамбль инструментов создает подлинную какофонию абстрактной музыки. Барабаны, цимбалы и медные тарелки состязаются с саксофонами, флейтами и скрипками в силе звуков. Шесть контрабасов рыкают, как львы, духовые инструменты играют только форте. Но дирижер, автор симфонии, не удовлетворен и этим, он требует от музыкантов еще больших усилий. Длинные пряди волос маэстро мечутся по лицу, закрывая глаза.
Неожиданно в этот хаос звуков начинают робко проникать отдаленные звуки удивительно знакомой мелодии. Возникая все чаще и чаще, она застилает, наконец, все остальное, и вдруг мы узнаем в ней старинные русские «Очи черные». Все в порядке, маэстро торжествует. Зал содрогается от аплодисментов, слышатся возгласы «браво» и свист. Это значит, что симфония одобрена публикой.
Уходя из зала, мы задавали себе вопрос: способствуют ли эти технические трюки глубокому восприятию музыки?
Здесь, как и в других концертных залах, великолепное техническое оснащение только подчеркивало бедность художественного замысла.
* * *
Внимательно присмотревшись к небоскребам Манхаттана, в особенности к тем, которые появились в период первого строительного бума 20-40-х годов, приходишь к выводу об их архитектурном убожестве.
Нам казалось по меньшей мере странной их стереотипная форма пирамид с прямоугольными переходами от одной высоты к другой. Они врастали в землю своими пузатыми основаниями, но достигнув определенной высоты, начинали ступеньками сужаться, пока их не увенчивали башни, шпили или просто круглые крыши.
Эта уродливость формы вовсе не случайный результат бездарности того или иного архитектора.
Колоссальный спрос на конторскую площадь, с одной стороны, и ограниченность пространства, с другой, заставили дома стремиться ввысь. И вот ряд в ряд по Уоллстриту и Брод-стриту, по Парк-Медисону и 5-й авеню к небу потянулись бесформенные глыбы каменных пирамид.
Частные интересы пришли в противоречие с общественными. Небоскребы совсем лишили Манхаттан света, воздуха, ощущения свободного пространства над головой и превратили солнечный свет в недоступную роскошь.
Когда в прошлом шла планировка города, то имелось в виду, что основная связь между его районами будет осуществляться по воде, поэтому в городе непропорционально много довольно узких улиц, идущих в широтном направлении поперек острова, и лишь несколько продольных авеню, отстоящих друг от друга на значительном расстоянии. Кварталы также оказались вытянутыми в широтном направлении.
