Что ж, выход нашелся легко, тем более что, по мнению Лу, ложь не была зазорна, если обстоятельства заставляли солгать. Поэтому она с легкостью написала Фрейду короткую записку о своем неожиданном ночном сердечном приступе, из-за которого ей пришлось под утро принять снотворное. Она проснулась только в полдень — это была единственная правда, — и ужаснулась, что пропустила удовольствие от завтрака с ним. Записку она отправила с курьером и, не отказавшись побаловать себя кофе с пирожным, опять заснула — в ее возрасте столь бурная ночь любви требовала срочного восстановления сил.
Хоть Лу и Виктор не афишировали свой роман, все равно поползли слухи, да и зоркий глаз великого психолога заметил чрезмерную живость их профессиональных дискуссий. Так что у него появились серьезные основания для ревности, а он был ревнив — не сексуально, а профессионально. Тем более что красавец Тауск во всем напоминал ему другого красавца-предателя, Карла Юнга. Хотя Виктор не обладал существенным достоинством Юнга — быть единственным арийцем в психоаналитическом сообществе. Стройный, белокурый и голубоглазый Тауск был евреем, как и все другие.
Я вдруг почувствовала, что устала от бесчисленных романов моей героини — постоянная смена любовников возвращала ей молодость, но меня неверность Лу подавляла своим чудовищным однообразием. Каждая ее любовная интрига была точной копией предыдущей и последующей. Единственным исключением стал ее многолетний роман с Зигмундом Фрейдом — по легенде, она и его пыталась соблазнить, но он отказался, чтобы оставить идеальным их великий духовный брак. Он объяснил это ей в точности так, как она объясняла когда-то Карлу Андреасу свой отказ от сексуальных отношений с ним.
Кто знает, может в этом есть сермяжная правда?
Граф Гарри вернулся в Веймар из Берлина последним поездом. Было уже поздно идти в Архив к Элизабет, и он отложил визит на следующий день, предвидя неприятный разговор с упреками и слезами. Реальных причин для ссоры не было, но он за эти годы хорошо изучил свою верную союзницу и понимал, когда за нее говорит не она сама, а пасторская дочь, с детства затвердившая занудную отцовскую мораль. Даже удивительно, как Элизабет, усердно пропагандируя беспощадную идеологию своего великого брата, не могла принять ни одного поступка, соответствующего этой идеологии.
Все было, как Гарри и предвидел, отправляясь в Архив Ницше. Взбежав по лестнице наверх, он приоткрыл дверь в кабинет и осторожно заглянул. Элизабет стояла у окна, прижавшись лицом к стеклу, плечи ее вздрагивали. Он тихо постучал в дверь и кашлянул. Элизабет отпрянула от окна и резко обернулась — лицо ее было искажено гневом.
— Как ты мог со мной так поступить? — прорыдала она, простирая к нему руку, в которой было зажато то самое письмо.
— В чем дело, Лиззи? — невинно спросил он, делая шаг навстречу. — Что тебя так огорчило?
Она яростно швырнула письмо ему в лицо — даже упоминание ласкательного детского имени не помогло.
— Будто ты не понимаешь!
Он ловко перехватил бумажный комок за миллиметр от левого глаза, положил его на стол и аккуратно разгладил.
— Так, значит, ты получила письмо о создании фонда памяти Фридриха Ницше. И что в нем такого плохого, чтобы плакать?
— А то, что вы хотите отобрать у меня мой Архив! Отобрать и присвоить!
Как он и ожидал — инстинкт самосохранения сработал у нее безупречно.
— Откуда эта безумная идея?
— Будто я не знаю, для чего создаются фонды! Меня хорошо прокатили в Парагвае с так называемым фондом развития. Вышвырнули прочь, как слепого котенка, без прав и без копейки!
— Но там председателем фонда был не я!
— А ты, конечно, на такое не способен, да? Что-то помнится мне, как мы с помощью фонда отобрали у моей мамы права на произведения Фрицци. Не ты ли был тогда председателем?
Да, память никогда не подводила Лиззи, но можно попытаться ей возразить:
— Да, что-то такое тогда случилось. Но ведь у нас была благородная цель — перевезти архив Фридриха в Веймар.
— Зато теперь у тебя другая благородная цель — построить в Веймаре стадион имени Ницше. А ради ее достижения ты готов всем пожертвовать, даже своей верной Лиззи!
