Лу приспустила верхнее стекло, и в купе ворвался весенний ветер. Она усмехнулась — вот он истинный ветер свободы! Наконец она свободна и ни от кого не зависит, ни от Георга, ни от Карла, ни от сероглазого оперного режиссера, с которым провела последние две недели в Вене. Он не провожал ее на вокзал, а мирно поцеловал перед уходом на репетицию, даже не заподозрив, что она уже купила билет на поезд Вена — Париж. Да и как он мог это заподозрить, если у них все было складно и любовно? Ведь это только она, заранее почуяв надвигающуюся на них угрозу привычного однообразия, решила не дожидаться, пока она ему надоест. И поспешила покинуть его поскорей, чтобы он гадал и не мог догадаться, за какую провинность наказан и брошен.
Лу зябко поежилась, но окно не закрыла — ей нравилось легкое шуршание ветра в складках коленкоровой занавески. Она была собой довольна — за последние пару лет она отлично разработала изощренную технику разлук, превращающую ее в недосягаемый объект неудовлетворенного желания. За окном замелькали тусклые огоньки дальних пригородов Мюнхена. Лу задумалась. Срочно предстояло решить, как быть — пересесть на ночной берлинский поезд и вернуться домой к Карлу, или ехать дальше в Париж к Савелию? Представив себе, как оба они будут рады ее приезду, она сразу заскучала — в этом не было ничего нового, да и не хотелось всю ночь трястись на неуютной вагонной полке, пускай хоть и первого класса.
А что если остаться в Мюнхене? Ведь в среде ее друзей все настойчивей утверждалось мнение, будто Мюнхен становится культурным центром Европы. Какой же это будет культурный центр без нее? Она быстро набросила пальто, натянула перчатки и вызвала кондуктора, чтобы вынес на площадку ее чемоданы. На платформе ее никто не встречал — это было непривычно и даже немного неприятно, хоть она сама была виновата, никого не предупредив о своем приезде. Что ж, такова плата за полную свободу. Но все же по прибытии в отель она пожертвовала свободой, вызвала посыльного и отправила одному из своих литературных поклонников записку о том, что она на несколько дней приехала в Мюнхен.
Ее записка привела в движение весь механизм мюнхенской культурной жизни, и с утра на Лу посыпался град посещений и приглашений на приемы, презентации и премьеры. Да, похоже, Мюнхен и впрямь становился культурным центром Европы. А она, Лу, пусть хоть на время, будет центром культурной жизни Мюнхена. И она с удовольствием закружилась в веселом водовороте приемов и премьер.
Наутро после одной из премьер она получила странное письмо без подписи, не похожее на обычные приветствия, присланные ей назавтра после посещения театра. Автор письма сбивчиво утверждал, что, будучи вчера в театре представлен Лу в антракте, он по возвращении домой стал читать ее эссе «Иисус Христос — еврей». Перечитав его несколько раз, он с восторгом убедился, что строй ее мыслей удивительно совпадает со строем чувств, выраженных в его поэтическом цикле «Видения Христа». И теперь он убежден, что его поэзия освящена ее гением.
Это неподписанное письмо странно тронуло ледяное сердце Лу, в нем было все, чего не было у других, — доверчивая беспомощность и детская уязвимость, сочетающаяся с уверенностью в своем призвании. Лу захотелось встретиться с автором письма, но как она ни старалась, ей не удалось вспомнить всех, кого ей представляли вчера в театре. Она попросила в книжном магазине поэтический сборник «Видения Христа», но никто о нем не слышал.
Отчаявшись, Лу решила порыться в письмах, полученных ею по приезде в Мюнхен, — она хранила их, чтобы при встрече показать Карлу. И — о чудо! — нашла маленькую открытку, почти наверняка написанную той же рукой. Автор выражал надежду на встречу с удивительной женщиной, стояла и подпись — Рене Мария Рильке. Дальше уже не составило большого труда найти его адрес, и Лу предложила встретиться в соседнем с отелем кафе.
Она намеренно пришла раньше назначенного времени и села у дальнего от входа столика, чтобы угадать, кто из входящих Рене Мария Рильке. Кафе было популярным, время пополуденное, и входная дверь то и дело отворялась, впуская все новых и новых посетителей. Она выбрала двух-трех мужчин поэтического облика, обводящих зал ищущим взглядом, но ни один из них к ней не подошел. Она уже было подумала, что неизвестный поэт не отозвался на ее приглашение, как вдруг за ее спиной тихий голос произнес:
