Те, посмотрел на моё искажённое от ярости лицо, вняли предупреждению и дорогущую медь теперь лили в формы только после того, как неоднократно убеждались что их глиняно-соломенные формы полностью готовы. Я пытался перевести их на гипс, но потерпел неудачу, эти были совершенно не прошибаемы и я попросил сеньора Франческо подыскать более прогрессивных товарищей, перекупая их у монастырей за любые деньги. Он пообещал заняться, а пока я мучился с тем, что имелось. Причём эти ослиные головы, даже готовые изделия назвали специально, чтобы мне якобы было стыдно — «колокола Дандоло». Если бы они знали, как и для чего будут звучать эти «колокола» думаю по-другому бы заговорили, но пока я никого ни во что не посвящал более того, что каждому было необходимо.
Даже не понимающем компаньонам, смущённым моей новой просьбой сделать клич среди городских и деревенских жителей, чтобы те соскабливали белый налёт с выгребных куч, туалетов и привозили к нам в Арсенал, где я всё скупал до малейшей крупицы, я не говорил зачем мне это. Ошалевшие от халявных денег люди за пару недель забили все свободные склады, а сеньор Франческо с Бертуччи лишь разводили руками, не имея ответов на вопросы, которыми их мучали все знакомые — зачем они в таком количестве покупают говно? Остряки даже предлагали им каждодневные свежие поставки в любых количествах, но те лишь хмурились и переводили все стрелки на меня.
Одна была радость. Заслышав, что я набираю алхимиков, ко мне толпами потекли проходимцы и мошенники всех видов и возрастов, предлагающих за сущие гроши научить меня производить золото из свинца. Для этого им нужно было лишь лаборатория и золото, естественно для опытов. Из этой толпы я выбирал методом опросов и простейших химических опытов, самых толковых, которые хоть как-то приблизились к попыткам понимания сути вещей, остальных же стал вешать прямо на сваях пристани, обзаведясь за короткий срок небольшим собственным лесом висельников. Правда мама попросила их быстро снять, поскольку мертвецы пугали как слуг в доме, так и прибывающих гостей, но зато желающих попользоваться моей добротой на халяву, среди различного вида бродяг, резко поубавилось. Менестрели так те давно не приближались к нашему дворцу на полёт стрелы, после последнего знакомства со мной их братии. После похода Генриха VI, а конкретно взятия Палермо, музыкантов почему-то люто невзлюбили жители Сицилии и ближайших материковых городов, вешая и гоняя розгами почём зря. И эти балаболы теперь почему-то ополчились из-за этого на меня, тренькая гнусные стишки и сонаты про мою персону во всех тавернах и городах, но всё время держась от Венеции и дворца Дандоло в частности, как можно дальше.
Самое интересное было то, что церковь, привыкшая к моим многочисленным закидонам, даже не пыталась со мной поговорить, чем это таким интересным я тут занимаюсь. К маме единственное, что приходил епископ, который узнав, что я, несмотря на отлучение, каждый день молюсь и прошу Господа, чтобы меня допустили опять к службам, довольный ушёл к себе и больше не появлялся. Посланников от Папы также не было, поэтому я, несмотря на расстройства мамы по этому поводу, сам не предпринимал никаких попыток хоть как-то помириться со Святым престолом. В конце концов даже с императора, выплатившего штраф Папе, сняли экс-коммуникацию за сицилийский поход. Как рассказал отец, причиной примирения выступила Констанция, которая понесла ребёнка, и попросила мужа загладить свою вину перед Господом и его наместником на земле. Генрих, от таких новостей опешил, поскольку не думал, что при возрасте его жены такое возможно, поэтому сделал всё, как она просила. Так что на данный момент единственной пострадавшей стороной от зимних событий оставался только я, ну и наверно жители городов, которым не повезло попасть в мясорубку столкновения интересов. А поскольку Генрих VI при штурмах городов был не менее безжалостным к побеждённым, чем наёмники, которых временно возглавлял я, то горожане пострадали бы при любом раскладе, именно поэтому совесть меня и не мучала по ночам.
