— Это тотъ, ma tante, смѣется, кто ничего не понимаетъ.
— Въ литературѣ смѣются, печатно смѣются надъ дамами-патронессами.
— Что, ma tante, нынѣшняя литература! Вдохните въ себя, ma tante, еще разъ. Это укрѣпитъ ваши нервы. Вотъ такъ… Бери, Никаноръ, флаконъ.
— Бѣдные, бѣдные мои нервы! Одно, что я работаю для Бога — вотъ это меня и поддерживаетъ, это только меня и окрыляетъ.
— Отдохнули? Я буду звониться. Дворникъ! Здѣсь надо звониться?
— Въ этомъ самомъ мѣстѣ, ваше сіятельство, — отвѣчаетъ дворникъ.
Рука молодого человѣка, облеченная въ лайковую перчатку, взялась за ручку звонка и раза, три дернула его. Дверь отворилась. На порогѣ стояла блѣдная, почти желтая пожилая женщина, закутанная въ байковый платокъ и съ подвязанной щекой. Она попятилась. Молодой человѣкъ вынулъ изъ кармана записную книжку въ плюшевомъ переплетѣ, заглянулъ въ нее и спросилъ женщину:
— Вы вдова коллежскаго секретаря Софья Дмитріевна Говоркова?
— Я-съ… Я сама и есть.
— Входите, ma tante… Тише… Тутъ порогъ… Не запнитесь. Дайте руку!
Они вошли въ грязную кухню съ облупившимися стѣнами, перегороженную занавѣской. Виднѣлась закопченая русская печка, на шесткѣ, таганъ съ подложенными подъ него горящими щенками и на таганѣ какое-то варево въ котелкѣ.
— Вдова коллежскаго секретаря! Прежде всего дайте сюда стулъ! — обратился молодой человѣкъ къ женщинѣ. — Или вотъ стулъ. Садитесь, ma tante.
Дама опустилась на стулъ и шептала:
— Боже, помоги мнѣ до конца!
— Никаноръ! Флаконъ… Нюхайте, ma tante… Это васъ освѣжитъ. Послушайте… Что-жъ вы стоите? Дайте сюда стаканъ воды… Видите, дамѣ дурно. Она еле поднялась на вашу каланчу. Кажется, полтораста ступень. Просите на бѣдность, а сами живете на каланчахъ. Ужъ жили-бы въ подвалѣ, если просите. Все-таки легче… — бормоталъ молодой человѣкъ.
Женщина засуетилась, взяла чашку, зачерпнула ею воды изъ ведра и въ недоумѣніи подала молодому человѣку.
— Чистая-ли чашка-то? — спросилъ тотъ.
— Чистая, чистая.
— Пейте, ma tante. Сдѣлайте нѣсколько глотковъ. Ну-съ, вдова коллежскаго ассесора.
Молодой человѣкъ опять раскрылъ книжку и заглянулъ въ нее.
— То-бишь… Вдова коллежскаго секретаря, — сказалъ онъ. — Вы, вдова коллежскаго секретаря Софья Дмитріевна Говоркова, изволили подать въ нашъ комитетъ прошеніе о вспомоществованіи. Вотъ, эта дама — членъ комитета и пріѣхала васъ навѣстить, дабы собрать справки. Вѣдь вы подавали прошеніе?
— Подавала. Съ мѣсяцъ тому назадъ подавала, а можетъ быть ужъ и больше. Я просила на погребеніе сына.
— Прошеніе помѣшено только четырнадцатымъ числомъ, — заглянулъ въ книжку молодой человѣкъ — Дѣйствительно, полтора мѣсяца прошло, но у насъ столько дѣлъ, что дамы-патронессы не успѣваютъ. Все дѣлается по очереди. Вотъ дѣло дошло теперь до васъ, и мы пріѣхали убѣдиться въ вашей бѣдности.
— Пожалуйста, посмотрите, — отвѣчала женщина. — Вотъ, у меня мальчикъ и дѣвочка, Сеня! Лизочка! Подите сюда.
Изъ-за занавѣски показались босой мальчикъ лѣтъ восьми и маленькая дѣвочка въ отрепанной обуви.
— Вотъ. Должны ходить въ школу, а они не имѣютъ, верхней одежды и обуви. У мальчика даже и сапогъ нѣтъ, а только старыя резиновыя калоши, — разсказывала женщина. — У меня есть еще третій ребенокъ, и тоже безъ сапогъ. Ему я дала надѣть свои и послала щепки для топлива собирать. Постройка тутъ недалеко идетъ.
Дама благотворительница слушала, нюхала спиртъ, качала головой и, закатя глаза подъ лобъ, шептала:
— Бѣдныя дѣти! Бѣдныя дѣти! О, несчастные! Но отчего въ прошеніи вы ничего не упомянули о сапогахъ? Мы выдаемъ иногда сапоги.
— Полтора мѣсяца тому назадъ у нихъ были сапоги. И наконецъ, я не знала, что надо обо всемъ упоминать въ прошеніи.
— Именно обо всемъ. Иначе мы не можемъ… Вѣдь мы должны занести въ журналъ и дѣйствовать по журналу. Ну, повторили-бы.
— Да я ужъ ждала, ждала и стала думать, что никто и вниманія на насъ не обратитъ. Вѣдь я просила на погребеніе. Мнѣ нужна была спѣшная помощь.
— Не ропщите, моя милая; роптать грѣхъ, — перебила ее дама. — А насчетъ сапоговъ подайте отдѣльное прошеніе.
— Слушаю-съ, сударыня.
Молодой человѣкъ вправилъ въ глазъ монокль, смотрѣлъ на женщину въ упоръ и спрашивалъ:
