— А что сейчас с вашими родителями. Почему вы здесь одна?
— Они умерли в прошлом году от какой-то инфекции. Диагноз так и не поставили. Оставили мне небольшое наследство. Вот я его и проживаю. Не самым удачным образом, — горько добавила она. Его расспросы помогали ей успокоиться. Она достала из кармана платок.
— Позвольте мне.
Он бережно промокнул ее глаза, тихонько дотронулся до щеки.
— У вас синяк на скуле. Ничего, это быстро пройдет. Давайте-ка я сделаю вам холодный компресс.
Соорудив из плотного снега лепешку, он протянул ее Вере.
— Нужно подержать минут пятнадцать. Отек спадет. Вера послушно приложила снег к щеке.
— А что вы делаете в Австрии?
— Учусь. Я училась музыке. Хотела стать пианисткой. Мне посоветовали Вену.
— И как? Вам нравится?
— Все школы одинаковы. Того, что нужно, никогда не найдешь.
Он улыбнулся.
— Вы умница. Жаль, что впечатление от Австрии так испорчено.
— Да. Еще вчера, когда они пели эту песню.
— Хорста Весселя?
— Ну да. Я никак не ожидала, что в этой глуши есть нацисты.
— Разумеется, есть. Они есть везде, — удовлетворенно проговорил Курт.
Вера вскинула на него испуганные глаза.
— Что вы так смотрите?
— Вы как будто рады этому. Вы сочувствуете нацистам, которые поют гимны штурмовиков, врываются ночью к женщинам, насилуют их, поднимают на них руку?.
— Бросьте! — жестко перебил Курт. — Генрих ворвался к вам не потому, что он нацист, а потому, что скотина. Грязная свинья! То, что он еще и нацист, — совпадение. Более того, ему никогда не быть хорошим нацистом.
— Вы тоже из них? — угадала наконец Вера, и глаза ее испуганно расширились.
— Разумеется. И нечего удивляться. Просто вы начитались бульварных газетенок. Представьте, мы не едим детей! Более того, мы с вами ближе друг к другу, чем вам кажется. Потому что мы боремся с коммунистами, которые, в частности, лишили вас Родины.
— Разве? Мне казалось, что Сталин и Гитлер друзья-соратники.
— Бросьте! Пройдет несколько лет, и Гитлер освободит Россию от коммунистов. Попомните мои слова.
— Мне это, собственно, безразлично, — пробормотала сбитая с толку Вера. — Россия не моя Родина.
— Но это Родина ваших родителей. Отчизна, которой их лишили. И кто знает, как они переживали эту утрату. Может, они боролись со сталинским режимом. Вместе с другими русскими эмигрантами-подпольщиками. И поплатились за это жизнями.
— Что?! Откуда вы?… С чего вы взяли? — вскричала Вера.
— Я только предположил, — торопливо произнес Курт, стискивая ее ладони, удерживая девушку на месте.
Он горячо продолжил:
— Простите меня, я наговорил лишнего. Мне просто показалось, что мы с вами родственные души, что мы можем понять друг друга. Еще раз извините меня. Вы пережили ужасную ночь, но уверяю вас, все это забудется. А мерзавец понесет наказание, я об этом позабочусь. Не говорите сейчас ничего! Что касается вашего отдыха, я сегодня же перевезу вас в другое местечко. Еще лучше этого. В десяти милях отсюда есть уютный маленький отель, где нет никаких нацистов. Вы придете в себя, все забудется. А я буду приезжать каждый день и учить вас кататься на лыжах.
— Мне нечем платить за уроки, — буркнула Вера.
— Вы будете давать мне уроки русского языка. И мы будем в расчете. Идет? — весело предложил он.
Вера молчала. О дальнейшем пребывании в проклятой гостинице фрау Фигельман не могло быть и речи. Возвращаться же в Вену в таком плачевном виде тоже не хотелось. К тому же Курт оказался ее спасителем. И вообще он ей понравился — тонкий, открытый, честный человек, полный участия и сострадания.
— Что ж. пожалуй, — пробормотала она.
ИЮНЬ 1945, Подмосковье
Хижняк спрыгнул с подножки трамвая, который, погромыхивая вагонами, отправился в депо. Казалось, война каким-то чудесным образом миновала эту окраину Москвы, где, по сути, уже начиналась Московская область. Деревянные домики с открытыми ставнями с цветами герани на подоконниках, выкрашенный голубой краской магазинчик. Стоявшие у его дверей женщины весело переговаривались, обсуждая, видимо, последние новости. Ослепительно-солнечный день одаривал мир щедрым теплом, и все живое радовалось ему. Березовая рощица, сквозь которую убегала и скрывалась за поворотом проселочная дорога, сверкала ярко-зеленой листвой. Здесь же, прямо под ногами, с веселым гомоном стайка воробьев купалась в пыли, и, боже мой, в воздухе порхали бабочки! Прислушавшись, можно было уловить далекое конское ржание. Волнуясь, словно перед свиданием с возлюбленной, Хижняк быстрым шагом направился сквозь рощу туда, где простиралась обширная территория конного завода.
