В зале было душно. Ноэ почувствовал, что сейчас он свалится в обморок, необходим был глоток свежего воздуха.
– Пошли отсюда!
В раздевалке они нашли свои пальто, оставили бинокли на столике, где лежали другие неиспользованные бинокли, и, подняв бидон с медом, вышли из оперного театра.
Спали они в доме у Захария.
Сын был рад приезду отца, невестка делала вид, что рада. Захарий писал диссертацию, готовился к защите. Ноэ и Красоткина уложили к комнате, где всю ночь горел ночник в виде мраморной совы, в глаза которой были вставлены маленькие электрические лампочки.
Потушить сову они не смогли, спать было неуютно, а будить Захария они не решились. Покрыли голову совы какой-то материей, утром оказалось, что в материи прожглась дырка. Кримплен, из которого невестка собиралась шить вечернее платье, был испорчен. Кримплен входил в моду и стоил очень дорого.
Чай пили с расстроенными лицами. Мед сливали из бидона в полном молчании. Невестка не скрывала своего возмущения.
– Понюхай, как он чудесно пахнет! – сказал Захарий жене, желая разрядить напряженное молчание.
Он протянул ей блюдце с медом.
– Нюхай его сам!
Она вышла из комнаты, хлопнув дверью.
С Галактионом Табидзе они столкнулись на лестничной площадке дома, в котором жил поэт. Он медленно спускался, оглядывая каждую ступеньку лестницы. Он как бы искал что-то потерянное.
– Мы принесли вам мед… – начал Ноэ.
– Спасибо! – прервал его поэт расстроенным голосом. – Вы не видели орден? – Рукой он указал на пустой лацкан пиджака, где виднелись протертость и маленькая дырка. – Это ужасно, но я потерял его!
Все морщины на лице были напряжены. Глаза искали орден, исчезнувший неизвестно каким образом, когда и где.
– Он для меня очень дорог! Я должен найти его!
Поэт спускался все ниже и ниже по лестнице, за ним шли Ноэ и Красоткин. Включившись в поиск, они громыхали бидоном по каждой лестничной ступеньке.
По улице Марджанишвили двигались три старых человека, глядя себе под ноги.
– Я был ночью у Зандукели, может, он там?!
В летнем саду клуба имени Горького, в маленьком павильоне, их встретил буфетчик Зандукели. Встревоженный вопросом Галактиона, он развел руками:
– Галактион, ты же знаешь, у меня ничего не пропадает. Антон Гурули неделю тому назад забыл на столе серебряный портсигар, он у меня, ждет его! – Зандукели вынул из буфетного ящика портсигар, подкинул его в воздух и снова положил в ящик. – Ты у меня не оставлял орден. Вчера, когда ты пришел… он был на тебе.
Галактион слегка взбодрился замечанием Зандукели:
– Он был на мне? Ты точно помнишь?
Буфетчик оглянулся на маленькую женщину, вытирающую стол:
– Клара, скажи, пожалуйста, Галактион вчера был с орденом или без?
Клара молча прошла по пустому павильону и, встав перед Галактионом, долго, задумчиво глядела на пустое орденское место. Все ждали, что скажет Клара.
– Без него!
Зандукели поморщился:
– Уйди! Я точно помню, что он был на нем.
Клара, обиженная, что мужчины не доверились ее зрительной памяти, отошла от них.
– А с кем я ушел? – спросил Галактион.
– С Платоном! – громко, ни к кому не обращаясь, сказала Клара. Ей явно хотелось восстановить репутацию своей хорошей памяти.
– Платоном? – вспомнил Зандукели. – Да, он тебя увел!
– Пойду к Платону! – Засуетившись, Галактион взглянул на Ноэ и Красоткина: – Я быстро обернусь! Мы должны поднять стакан вина! Накрой стол! – попросил он Клару голосом, в котором звучала надежда на примирение.
Поэт ушел.
В павильоне было уютно и тревожно. Сквозь стекла лился свет осеннего солнца. Кувшин вина, распитый с Зандукели в ожидании Галактиона, умиротворил Ноэ и Красоткина, но тревога за потерю ордена умножилась.
Галактион запаздывал.
Когда распили второй, затем третий кувшин крепкого зандукелевского вина – недаром Галактион был здесь завсегдатаем, – им стало очень хорошо от сладчайшего голоска маленькой девочки, стоящей на стуле и поющей в кругу взрослых грузных мужчин за соседним столом.
Павел Павлович Красоткин не понимал слов этой грузинской песни, но вдруг почувствовал, как потекли слезы, что так непривычно было для пасечника, всю жизнь проведшего в одиночестве медовых полей. Слезы эти, родившиеся от голоса маленькой певицы и еще чего-то неясного, заставили Красоткина встать и выйти в сад клуба имени Горького. Он шел, утопая в сухой листве, его качало, слезы текли, он шептал стих Галактиона:
