Плотин рассматривает здесь
крайний случай – безумие: умственная жизнь мудреца не прервется, если он
перестанет ее осознавать из-за того, что зеркало его сознания разбито телесным
недугом. Но в то же время Плотин объясняет нам, почему
обычно мы не ощущаем в себе жизни Духа. Наше сознание, наше внутреннее зеркало,
замутнено заботой о земных делах, о телесном.
Воспринимать свою духовную жизнь
нам мешает не наша жизнь в теле, не осознающая себя, а наша забота о
собственном теле. В этом настоящее падение души. Мы во власти пустой суеты,
напрасных тревог.
"Итак, для восприятия того великого, что есть в
нашей душе, необходимо, чтобы мы обратили свою способность восприятия внутрь и
сосредоточили внимание в этом направлении. Подобно тому, как
человек в ожидании желанного голоса отворачивается от других голосов и
настраивает свой слух на восприятие звука, который предпочитает всем иным,
чтобы услышать его при любой возможности, так и нам нужно по мере сил
отгородиться от всякого постороннего шума и сохранить в чистоте силу восприятия
души, дабы она могла слышать голоса свыше" (V 1, 12, 12).
Следовательно, не из ненависти
или отвращения к телу приходится отрываться от чувственного мира. Сам по себе
он не имеет ничего плохого. Но забота о телесном
мешает нам обращать внимание на духовную жизнь, которой мы бессознательно
живем. Плотин хочет, чтобы еще в этой юдоли наше отношение к земным заботам и
даже к воспоминанию о них было таким, какое будет у души после смерти, когда
она перейдет в высший мир.
"Чем более душа стремится
ввысь, тем более забывает о земном, если только вся ее жизнь в нашем мире не
была такова, что воспоминания эти безупречны. Ибо и здесь, на земле, хорошо освободиться от людских
тревог. Стало быть, необходимо также освободиться и от памяти об этих тревогах.
Поэтому когда говорят: "Добрая душа забывчива", это в некотором
смысле верно. Ибо душа воспаряет над множеством явлений и объединяет все это
множество в одно целое, она бежит от неопределенности. Таким образом, душа не
обременяет себя лишним грузом, она легка, она лишь то, что она есть. Так же и в
этом мире: если душа желает быть там, то еще будучи
здесь, на земле, она отказывается от всего остального" (IV 3, 32, 13).
Значит ли это, что стоит нам
отказаться от забот и направить внимание на высший уровень своей души, и мы
немедленно осознаем свою подлинную жизнь и свое настоящее "я" и
сможем произвольно вызывать те особые переживания, которые описывает Плотин?
* * *
Нет, это пока еще только
подготовительная, хотя и необходимая стадия. Мы способны приобщаться к своему
подлинному "я" лишь в определенные короткие моменты. Дело в том, что
духовная жизнь, какой непрестанно живет наше подлинное "я", создает
уровень напряжения и концентрации, который выше уровня, присущего нашему
сознанию. Даже если мы поднимаемся до этого уровня, мы не в силах на нем
удержаться. Кроме того, поднявшись до него, мы не осознаем свое высшее
"я", скорее мы перестаем ощущать свое низшее "я".
Действительно, наше сознание – лишь внутреннее ощущение: оно обусловливает наше
раздвоение ввиду временного промежутка, пусть самого минимального, между
взглядом и восприятием изображения. Таким образом, оно не реальность, а
воспоминание, оно неразрывно связано со временем. Сознание может давать нам
лишь отражения, которые пытается зафиксировать посредством языка.
Напротив, деятельность нашего
настоящего "я" происходит в условиях реальности, вечности и
безупречной простоты:
"Вспомним о тех минутах, когда здесь, на земле,
мы находимся в состоянии созерцания, причем совершенно отчетливого: в такие
моменты наш интеллект не направлен на нас самих, но мы полностью обладаем
собой, вся наша деятельность обращена к объекту, мы становимся этим объектом...
мы остаемся собой лишь потенциально" (IV 4, 2, 3).
В этом весь парадокс
человеческого "я": мы только то, что мы сознаем, и однако
мы чувствуем, что больше проявляем свое "я" в определенные моменты,
когда, поднимаясь на более высокий уровень внутренней простоты, перестаем
сознавать себя.
