Сладкая слюна плавала между зубов Житковского. Он чувствовал, как бурление внутри усиливается, словно он бутылка «Советского шампанского», которую только что хорошенько встряхнули. Жидкость выступала из пор. Заставляла прилипать майку к спине. Скатывалась из краешков глаз по щекам и повисала на подбородке. Антон плакал. Потому что вечер сегодня был теплым. И было хорошо. И на донышке еще оставалось на глоток. А в запасе было две барбариски.
Он подумал сейчас одновременно обо всех, кто был когда-то в его жизни. Вспомнил уставшее больное лицо мамы и ее узкие глаза. В памяти всплыл Эдик на крыше, а потом бляха на ремне прапорщика Забайло. Он вспомнил вкус первого портвейна и единожды отведанного «Джима Бима».
Еще он вспомнил, как три года назад стоял на этом же месте с лыжной палкой в руке. Рядом с ним был пакет мусора, а на асфальте лежало тело пятилетней девочки с неестественно вывернутой набок ногой. На девочке был сиреневый сарафан, желтые гольфы и белые сандалии. В ее русых волосах расползся медузой алый бант. А по горлу шла сплошная черная линия. Кожа девочки была блекло-голубого цвета, губы приоткрытые, синие. Но больше всего Житковскому запомнились сомкнутые веки в ниточках тонких вен. Девочку достали из воды в полшестого утра. Милиция потом сказала, что это было убийством на бытовой почве. Отец утопил дочь из-за того, что та не хотела ложиться спать.
Внутри Антона забурлило, он согнулся, как сломанная спичка, и его стошнило в черную бездну водохранилища. Из Житковского текла зеленая жидкость. Лужа вечности была как никогда, близка.
Владимир Козлов «Белый лимон»
Я открыл глаза и посмотрел на потолок. Он был в подтеках, возле трубы батареи краска начала отслаиваться. В окне не было видно ничего, кроме листьев. Некоторые уже пожелтели. Оля спала, повернувшись к стене.
Я встал, прошлепал босыми ногами к окну по коричневым доскам пола. За зеленью по улице с грохотом проезжали газоны и ЗИЛы. Я вспомнил конец августа перед десятым классом. Тогда я в последний раз ходил в школу за учебниками на следующий год, а по улице Челюскинцев так же грохотали грузовики. Это был восемьдесят восьмой год: прошло уже восемь лет.
Учебники мне выдали почти все новые, пахнущие типографской краской. Только «Алгебра» была старой. Из таблицы предыдущих хозяев я узнал, что по ней училась Ира Сокольская. Я был влюблен в нее в седьмом классе.
Я ни разу не видел Иру после того, как она закончила школу. Возможно, она поступила в институт в другом городе и уехала с Рабочего поселка. Состояние учебника в конце года было оценено на пятерку.
Заскрипела пружина кровати. Оля встала, подошла и прижалась к моей спине. Она была старше меня на пять лет, но выглядела так, будто была младше.
– Ты не помнишь, куда я вчера засунула сигареты? – спросила она.
Я покачал головой.
– А у тебя они были вообще? Ты же редко куришь...
– Курила вчера на дискотеке. Ты что, не помнишь?
– Помню…
*
Вчера мы были на дискотеке «Белый лимон» в бывшем кинотеатре «Родина». Было прикольно туда пойти: за всю жизнь я ходил на дискотеки, может, раз десять. В «Родине» я много раз бывал в детстве в кино – один или с кем-нибудь из пацанов. Мы приходили заранее, покупали в буфете пломбир за двадцать копеек, шли в зал, садились и ждали, когда прозвонят три звонка и откроется красный занавес.
С четвертого по шестой класс я смотрел все фильмы подряд. На некоторые – вроде «К сокровищам авиакатастрофы» – приходилось стоять в очередь за билетами. С картин типа «Битвы за Москву» или «Десять дней, которые потрясли мир» народ уходил.
В начале девяностых фильмы в «Родине» показывать перестали. В кассах устроили ксерокопию, в фойе – дискотеку, а зрительный зал закрыли.
На дискотеке мы встретили Зернова. Я три года учился с ним в одной группе в «машинке» и ни разу не видел с тех пор, как ушел оттуда и поступил в минский иняз. Он был рад меня видеть, хоть мы никогда не дружили.
Зернов купил в баре бутылку водки и полуторалитровую колу. Мы сели за столик. Он рассказал, что работает в «Кодаке» – печатает фотографии, устроился сразу после диплома через знакомых.
