– Да ничего, в общем, трагичного – произнесла они, когда молчание стало тяготить. – Жила я хорошо, пока папка был жив. Все меня любили, он любил больше всех. А потом он умер. Сердце не выдержало.
– И тебя сюда…
– Да, и меня сюда сдали. Я их не виню – торопливо уточнила Света. – зачем им калека? В квартире и так тесно. Деньги я зарабатывать не могу. Пенсия маленькая. Калитку надо закрыть.
Продолжила она без всякого перехода.
– Всякая мразь сюда ходит. Водку пьет, старух грабит.
– Чужих старух?
– Сначала своих, потом и чужих. Тут до вас ребята работали, так они с этими гадами тоже пить начали. Директор их сразу уволил. Как только узнал.
– Крутой у вас директор… кто он?
– Бывший военный. – Света докурила, выкинула прочертившую дугу алую точку и тут же стала разминать дрожащими пальцами другую сигарету. – Он очень хороший человек. Командовать, правда, любит, но это привычка. Мы же здесь не можем жить, тут же дом престарелых, а мы просто калеки.
– Вы? Ты тут не одна такая?
– Нет, не одна. Есть еще семейная пара колясочников. Мне еще повезло, я ходить могу. А они только ездят. Зато у них денег много.
– Откуда у колясочников деньги?
– Они эти… экстрасенсы. Привораживают, будущее предсказывают. К ним народ ходит.
– А ты?
– А что я? Они меня не любят. Вот Любка меня тоже не любит. Кричит всегда, что я блядь.
Слава повернул голову и увидел, как она косится на него блестящими глазами.
– Любка – это такая коренастая, в душегрейке и спортивном костюма?
– Ага. Она тоже к охране ходит. Книжки пытается выменять. Только наши охранники книги не читали, они больше по водке да пиву, а она умную изображает.
– Ну и как? – спросил, стараясь преодолеть растущее напряжение, Слава.
– Что – ну и как?
– Получается охранников охмуривать?
– У нее – не очень. – Странно усмехнулась Света. А Славик молча высвободил из нервных пальцев пачку и вытащил сигарету.
– Иногда я себе позволяю – ответил он на удивленный взгляд Светы.
И замолчал, смакуя приятное головокружение после первой затяжки.
С табаком у него шла длительная, и уже привычная борьба. Сын алкоголика, Слава постоянно чувствовал неукротимую тягу к самоистреблению. Когда он пил, то пил по-черному, останавливаясь только после страшного отравления. Страдал потом, мучался угрызениями совести – только для того, чтобы при первом же подвернувшимся случае вновь напиться до положения риз. Потом появились боли в печени, потом – психозы без приема, до приема и во время приема алкоголя, провалы в памяти и множество прочих наград. Завязав с алкоголем раз и навсегда, он оставил для маленького чудовища, разрушающего его изнутри, табак – самую бессмысленную и цепкую из вредных привычек. Сигареты, выкуренные сверх установленной им самим нормы, были поводом для самоедства, а так же – для занятий спортом. И Славик подозревал, что, допустим, польза от пробежек нивелирует вред, принесенный серым дымом… а вот если бы не даже не курил – посмеивался он иногда про себя – не было бы стимула заниматься своим здоровьем.
Они сидели, как в деревне на завалинке, выпускали дым, который в холодном воздухе поздней осени пах как-то особенно терпко и даже приятно; за пиками тяжелого чугунного забора, по освещенному желтым светом шоссе с набегающим ревом проносились машины.
И когда огромное блестящее черным лаком чудище выхватило их из темноты ослепительной белизной фар – Слава решил, что это случайность, что с минуты на минуту этот символ другой, никак не соотносящейся с домом престарелых жизни исчезнет. Вместе со своими долбящими басами, намордником из никелированных труб, сдержанно урчащей мощью двигателя, полумраком в пахнущем кожей салоне…
Потом он проклинал себя – надо было сразу уйти в интернат, за надежную защиту стальных дверей, взвалить на плечо пьяненькую Свету, держа в одной руке костыли, а в другой – недопитую бутылку, закрыться на ключи и засовы…
Она бы приехала в другой день, в другую смену…но история сослагательного наклонения не знает, и соломку можно не стелить – все равно падать придется в другом месте.
И Славик, ничего не подозревающий охранник, трезвый, как стекло, и абсолютно уверенный в себе, внимательно и равнодушно рассматривал двух вошедших в калитку людей.
