— Не подходите ко мне, слышите?! Не приближайтесь!
— Не бойтесь, Кларисса, — сказала Лили. — Я здесь, с вами. Но Лили не дано было понять Клариссу. Она никогда не
чувствовала холода. Она не ведала физической боли. Она не знала о присутствии агентов. Она не испытывала потребности в другом мире — мире тишины и мрака, который скрывался за яркими огнями площади Пикадилли.
Я вылез из машины. С включенным имплантатом, так что мне приходилось с большой опаской преодолевать расстояние, остававшееся между мной и Клариссой, я слишком хорошо знал, насколько легко виртуальная поверхность дороги могла маскировать мерзкие материальные рытвины. Я изо всех сил старался избегать направленных на меня недоверчивых и неприязненных виртуальных взглядов, и все это время во мне не переставала клокотать ярость по отношению к Клариссе, которая в очередной раз втравила меня в неприятную историю. Как она смеет вытаскивать меня из дому в такую холодную ночь?! Как смеет выставлять меня напоказ всему этому искусственному городу, этим людям, с их пристальными неодобрительными взглядами, когда все, о чем я мечтаю, — это сидеть у себя дома, за высокой живой изгородью, превращенной мной в крепостную стену, за запертыми дверями и плотно задернутыми шторами, и наслаждаться описанием «реальности».
— Вы ведь знакомы с ней? — спросил меня какой-то мужчина. — Ну так сделайте что-нибудь, дружище. Она психопатка. Она душевнобольная. Ей нужна помощь.
Я не ответил ему, поскольку никогда не знал, как разговаривать с этими людьми, такими явно нереальными, но, однако же, несомненно, живыми. Я относился к ним с презрением и в то же время завидовал им. Сколько мишуры было в их сконструированном мире, с каким малодушием и смирением они его принимали! И все же каким узким и безрадостным в сравнении с ним оказывался мой собственный мир, с его унылым садиком за живой изгородью, с моей книгой, моим ежевечерним бокалом портвейна да еженедельными вылазками на дорогу, ведущую к «Лошади и гончим псам», последнему реально существующему пивному бару, где я мог выпить настоящего пива во все уменьшающейся компании скучных, дряхлых стариков и старух, которые называют себя последними материальными людьми.
— Ее нужно держать взаперти, — сказала какая-то женщина. — Это та самая, что в прошлом месяце перекрыла движение по Северной линии. Я видела ее фотографию в газете.
Я пробирался сквозь поток машин.
— Все в порядке, Кларисса, — холодно окликнул я ее, подойдя ближе. — Я снова здесь ради тебя. Простак снова здесь, на что ты, без сомнения, и рассчитывала. Я приехал, чтобы забрать тебя домой.
— Простак? Кто такой? — дрожащим голосом выговорила она, опасаясь, что это один из агентов.
— Да я это, Кларисса. Всего-навсего Том.
— Кто это? — пробормотала Кларисса, напрягаясь изо всех сил, чтобы разглядеть меня.
— Он сказал — Том, дорогая, — пояснила Лили. Кларисса повернула голову в сторону картонного лица, с его крошечными черными точками глаз и изогнутым вниз ртом. И тут Лили снова исчезла, вместе со всем Полем, а несчастная женщина опять провалилась во мрак материального мира. Но теперь светились фары моей машины, так что Кларисса, которую Поле уже не сбивало с толку, могла ясно видеть, как я приближаюсь к ней, равно как и наступающих со всех сторон агентов, готовых взяться за дело в случае, если я с ним не справлюсь.
Неуклюже, морщась от боли, Кларисса поднялась на ноги.
— Я только хотела снова посмотреть на огоньки, на такие, какими они были в моем детстве, — сказала она упрямо.
И вдруг принялась кружиться на месте, как это порой делают, играя, дети, только очень-очень медленно, шаркая ногами и то и дело гримасничая от боли. Она все кружилась и кружилась, а неисправный переключатель ее имплантата продолжал мельтешить, так что на несколько секунд вспыхивал яркий свет, возникали автобусы и машины, затем все погружалось в темноту, которая становилась для нее источником холода и боли, а вокруг плясали мертвые стены пустых домов, освещаемые лишь фарами моей машины.
Лили появлялась и исчезала. Когда она была там, агенты испарялись. Когда исчезала она, возникали они. Лишь я один никуда не пропадал, — я, который, как и Кларисса, мог и ощущать физический холод, и видеть искусственные огни.
