Милорадович был красен как рак. Столичная полиция ничего не знала. Вообще ничего! Напрасно он говорил, что у него армия в кармане! Он обещал послать своего адъютанта за Майбородой и доставить его в Петербург, а также узнать, где находятся петербургские заговорщики. Генерал, старательно скрипя пером, выписывал имена, чтобы составить ордер на арест. Во время беседы Николай отметил, что Милорадович ведет себя с ним без тени прежней развязности — он был пристыжен, как школьник. Точно так же притих и князь Голицын, который еще так недавно кричал на него, как на мальчишку. В тот же день были собраны справки о поименованных в письме заговорщиках: никого из них не оказалось в столице. Это совпадало с докладом: Свистунов, Чернышев и Никита Муравьев значились в отпуску, и это еще более утверждало справедливость подозрений, что они были в отсутствии для съезда тайного общества, как и в упоминалось в показаниях. Милорадович поклялся обратить на дело все внимание столичной полиции и понуро ушел, бренча шпорами. Даже походка генерала изменилась — куда делась его наглость, он был посрамлен.
Опора для Николая в тот же день нашлась неожиданная — в лице генерал–лейтенанта Александра Христофоровича Бенкендорфа. Помятое, добродушное, типично остзейское лицо сорокатрехлетнего генерала почему–то внушало спокойствие, точно так же, как до этого грубость графа Милорадовича обескураживала и раздражала. Бенкендорф считал, что все обойдется. Да, в армии бузят. Еще три года назад он уже подавал покойному императору записку о так называемом Союзе благоденствия. Были у него в сей мемории и некоторые известные имена, например, князь Трубецкой. Упоминался там и Пестель. Почему–то император не дал записке ходу. (Матушка бы легко объяснила поведение своего старшего сына: Александр все годы своего правления чувствовал себя виновным в гибели отца, поскольку когда–то все знал и не предотвратил цареубийства. Как–то недавно он намекнул ей на брожение в армии и со вздохом сказал: «Ну что ж, не мне их судить». А кому?)
Вызванные Бенкендорфом генералы докладывали, что в армии спокойно, и по случаю возможной второй присяги беспорядков не будет. По его словам, можно было рассчитывать на генералов и на командиров полков и совершенно невозможно было поверить в то, чтобы младшие офицеры могли подтолкнуть на бунт преданных и дисциплинированных солдат. Бенкендорф ручался за все четыре полка своей дивизии, и другие командиры посчитали возможным сделать то же самое. Один Бенкендорф поддерживал Николая, который сегодня окончательно принял самое главное решение в своей жизни. Решение было принято утром, в ту страшную минуту, когда он был один в кабинете у зеркала. Отступать было некуда.
Поздно вечером, сидя в уже ставшем привычным маленьком кабинете Зимнего дворца, где так уютно в смежной комнате гудел и потрескивал камин, Великий князь пытался составить ответ Дибичу в Таганрог. При этом он понимал, что устал настолько, что ничего дельного не будет написано. Тем временем в пустых и темных дворцовых покоях что–то происходило. Кто–то быстрым шагом приближался к комнате, где сидел Николай. Это были характерные шаги военного человека в сапогах со шпорами. Измена? Шпага была в другой комнате. Николай схватил тяжелый кинжал в узорчатых серебряных ножнах, который лежал на камине в качестве украшения. Он взялся одной рукой за ножны, второй за рукоять, примериваясь. Он был готов защищаться. В этот момент двери отворились.
— Лешка! — с облегчением воскликнул Николай Павлович, с грохотом бросая кинжал на стол. — Это ты?
Адъютант Лазарев, в дорожной забрызганной грязью шинели, щелкнул каблуками и пошатнулся. Он еле стоял на ногах.
— Пакет из Варшавы, Ваше высочество!
10 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА, ЧЕТВЕРГ, МОЙКА 72, С. — ПЕТЕРБУРГ
С появлением князя Сергея Петровича Трубецкого сборища у Рылеева заметно остепенились. Сергей Петрович говорил только по–французски, тихо, обстоятельно, без позы — этим он нравился и внушал к себе уважение. Но в нем не было огня, не было жизни. Он все время оговаривался, что момент еще не настал, а может статься — не настанет и вовсе. В эти минуты Рылеева раздражало его длинное умное лицо, его долгие холеные бакенбарды, его дорогие перстни. У Сергея Петровича был замечательно изящный нос с характерной кавказской горбинкой — матерью его была грузинская княжна. У Сергея Петровича были замечательно изысканные манеры — у него было замечательно все. Среди членов Общества было не так много таких солидных людей — князю 35 лет, славная фамилья, славное военное прошлое, славный чин — гвардии полковник! Однако в силу лет своих и заслуг Трубецкой не видел, что вот он — рубикон, он не понимал важности минуты. Сейчас — и Саша Бестужев был прав — самое главное было — узнать, будет ли вторая присяга, и если будет, то когда. И тогда — гори оно огнем: действовать или погибнуть! Осторожный Трубецкой искал пути отступления. Сегодня он огорошил собравшихся, заявив, что ежели, паче чаянья, воцарится Константин, следует и вовсе забыть все планы.
