— Может быть.
Я еле освободился из медвежьей хватки Буббы, как вдруг через застекленную дверь появилась его жена. Она была моложе его как минимум лет на десять. У нее была смуглая кожа и черные волосы, убранные назад лентой, на ней был пестрый красный с желтым купальник с цветочным рисунком и саронг в тон, повязанный вокруг бедер. В руке у нее была коробка из-под обуви с маникюрными принадлежностями. Она была хорошенькой на тот нежный, непритязательный манер, каковы бывают местные девушки, пока годы и тучность не берут свое. Она улыбнулась мне, уселась в кресло, скрестив ноги, скинула одну сандалию и сунула в рот кусок колбаски.
— Дейв, помнишь Клодетт из Нью-Иберия?
— Ты знаешь, я уже всех позабыл. Шутка ли — четырнадцать лет в Новом Орлеане.
— Ну уж ее мамашу, Хэтти Фоттенто, ты должен помнить.
— А вот это да, — ответил я, глядя прямо перед собой.
— Наверняка ты расстался с невинностью в одном из ее борделей на Рейлроуд-авеню.
— Ты знаешь, этого я тоже не помню.
— Ведь ты и твой брат, вы же разносили газеты как раз в том районе. Что, ни разу не?..
— Да вроде и нет, не помню.
— У нее было два заведения на углу, цветные девочки, — напомнил он. — Мы еще туда ходили бить черномазых, а потом снимали бабу за пару баксов.
— Бубба иногда грубо выражается, я к этому привыкла. Пусть это вас не смущает.
— Да меня и не смущает.
— Я не стыжусь своей матери. У нее было много хороших качеств. Например, она не выражалась в приличном обществе, не то что некоторые. — У нее был сильный местный выговор, а круглые, как у куклы, карие глаза имели необычный красный отблеск.
— Бубба, сделай мне джин с соком.
— Твой термос в холодильнике.
— Ну и что? Тогда налей в бокал. Пожалуйста.
— Целый день глушит джин с соком — и хоть бы что, — сказал Бубба. — У нее, наверное, задница дырявая.
— Ну, уж при Дейве-то не надо.
— А что? Он ведь тоже женат.
— Бубба...
— Что?
— Налей мне, пожалуйста.
— Ну, ладно. — Он достал из холодильника термос и охлажденный бокал. — За что я только Кларенсу плачу? Почти всю его работу делаю сам.
Он налил напиток из термоса в бокал и поставил перед ней, продолжая раздраженно смотреть на нее.
— Послушай, не хочу придираться, но тем не менее: ты не можешь подпиливать свои ногти в другом месте? Как-нибудь обойдусь без обрезков ногтей в своем супе.
Она вытерла стеклянную крышку стола бумажной салфеткой и стала подпиливать ногти над коробкой из-под обуви.
— Ладно, пойду-ка я. Было приятно увидеться.
— Ага. Мне тоже пора выдвигаться. Проводи его до машины, Клодетт. В Новом Орлеане сразу по приезде сделаю пару звонков, попробую выяснить, кто хочет тебе зла. Если узнаю, сделаю так, чтобы они перестали. Обещаю. Кстати, на месте этого бармена я бы убрался из города.
С секунду он смотрел на меня, покачиваясь на носках, расправив плечи и сжав кулаки, точно боксер на ринге.
— Эй! — Он ухмыльнулся и подмигнул мне, потом вышел из внутреннего дворика и стал подниматься по винтовой лестнице. Я видел его массивную спину, плоские ягодицы и толстенные бедра.
Его жена проводила меня до машины. Над лужайкой мириады капелек воды из распылителя, разгоняемые ветром, образовали миниатюрную радугу. На юге собирались грозовые тучи, воздух был душным и спертым. Наверху Бубба врубил старую запись Литтл Ричарда на полную катушку.
— Вы и правда меня не помните? — спросила она.
— К сожалению, нет.
— Я встречалась с вашим братом, Джимми, лет десять назад. Как-то мы приходили навестить вас в рыбацкой хижине. Вы крепко набрались тогда и все твердили, что товарный состав не дает вам спать. А когда он проезжал мимо, вы начали стрелять.
Тут я понял, что жена Буббы — не такая уж простушка.
— Боюсь, в те дни такое было не редкость, — ответил я.
— А мне показалось — смешно.
Я старался быть вежливым, однако, как и большинству тех, кто в завязке, мне было неприятно разговаривать о временах, когда я пил, с теми, кто находил в этом что-то смешное.
— Ну ладно, пока. Надеюсь, еще увидимся.
— Вы тоже думаете, что Бубба — псих?
— Не знаю.
— Вторая жена бросила его два года назад. Так он сжег всю ее одежду. Он не псих, он просто хочет, чтобы все так думали и боялись.
