Горячая река под землей…
– А у нас в Акилосе вода подается по акведукам.
– И, по-твоему, это очень умно, – проговорил Радель хмуро, но чуть рассеянно, потому что уже подавал знаки слуге.
Дэймена раздели и вымыли, не связывая. Он был послушнее ягненка, решив доказать, что определенную свободу дозволять ему можно. То ли Радель купился на уловку, то ли привык к кротости подопечных (он же надсмотрщик, не тюремщик) – потому что проговорил:
– Полежи в купели. Пять минут.
Изогнутые ступеньки спускались в воду. Стражи вышли; цепь отстегнули от ошейника. Дэймен погрузился в воду, наслаждаясь неожиданной мимолетной свободой. Вода оказалась горячей чуть ли не до нестерпимости, но окунуться было все равно приятно. Жар пропитывал измученное побоями тело, растапливал боль, расслаблял сведенные напряжением мышцы.
Перед уходом Радель бросил что-то на жаровню – на ней вспыхнуло пламя, потом закурилось. В следующий миг воздух наполнился приторным ароматом, который смешивался с паром, окутывал, наполнял органы чувств, снимая остатки напряжения.
Медленно, но верно мысли устремились к Лорану.
А у тебя шрам. По мокрой груди пальцы скользнули к ключице и обвели бледную полоску шрама, разбудив отзвуки тревоги, проснувшейся прошлой ночью.
Шрам появился шесть лет назад после встречи со старшим братом Лорана в битве при Марласе. Огюст, наследник и гордость Вира… Дэймен вспомнил темно-золотые волосы, лучистую звезду – эмблему кронпринца на щите, облепленном кровью и грязью, помятом до неузнаваемости, равно как и собственные безупречные прежде доспехи. Вспомнилось отчаяние тех секунд; скрежет металла о металл, хриплые вдохи, вероятно, его собственные; чувство, что в кои-то веки бьешься не на жизнь, а на смерть.
Не успел Дэймен отогнать воспоминание, как его место заняло другое, мрачнее и старше. В глубинах его разума один бой перекликался с другим. Дэймен окунул пальцы в воду. Другой его шрам был ниже. Ту рану нанес не Огюст и не на поле боя.
На тренировке в день тринадцатилетия Дэймена ее нанес Кастор.
Тот день Дэймен помнил очень хорошо. Счет впервые оказался в его пользу. Когда, опьяненный победой, он снял шлем, Кастор улыбнулся и вместо деревянных тренировочных мечей предложил взять настоящие.
Дэймена распирало от гордости. «Мне тринадцать, я взрослый, – думал он. – Я сражаюсь на равных с Кастором!» Старший брат поблажек не делал, чем Дэймен очень гордился, даже когда из раны хлынула кровь. Сейчас, вспоминая недобрый огонек в глазах Кастора, он понял, что во многом ошибался.
– Время вышло, – объявил Радель.
Дэймен кивнул и положил ладони на край купели. Нелепый золотой ошейник и наручники до сих пор украшали его шею и запястья.
Жаровни уже закрыли, но стойкий аромат фимиама еще кружил голову. Отринув минутную слабость, Дэймен поднялся и вылез из горячей проточной воды.
Глаза у Раделя стали совсем круглыми. Дэймен провел рукой по волосам, отжимая воду.
Потом сделал шаг вперед, и Радель, невольно попятившись, хрипловато приказал:
– В колодки его.
– Нет нужды… – возразил было Дэймен, но запястья уже вставили в прорези колодок, прочных и неподъемных, как валун или как ствол большого дерева. Дэймен опустил голову, и на древесине появились темные следы от влажных прядей. – Я и не помышлял о сопротивлении.
– Рад слышать, – отозвался Радель.
Вытерли, умастили ароматным маслом, излишки масла сняли мягкой тканью – ничего страшного, ритуал точь-в-точь как в Акилосе. Быстрые, легкие прикосновения слуг не изменились, даже на гениталиях. Ни капли чувственности, присущей действиям златовласой рабыни из акилосской купальни. Не самое тяжкое испытание на свете.
Один из слуг пристроился у Дэймена за спиной и принялся готовить вход в его тело.
Дэймен дернулся так сильно, что деревянные колодки заскрипели, слуга испуганно вскрикнул, сосуд с маслом разбился о пол.
– Держите его, – мрачно приказал Радель.
Закончив приготовления, его сняли с колодок. Теперь к покорности примешивался шок, и на пару мгновений Дэймен растерялся и не обращал внимания на то, что происходит вокруг. Случившееся в купальнях изменило его… Нет. Изменился не он сам, а его положение. Вопреки угрозам Лорана, эту опасную сторону рабства он осознал лишь сейчас.
