Но она сидела смирно и, кажется, не имела никакого оружия, кроме проворного язычка.
— Для чего вы меня сюда посадили? — резко спросила она, — вас ведь за это по головке не погладят.
Пыляй разжал кулаки и хихикнул.
— Потом узнаешь.
— Десять человек на одну. А еще мальчишки! Недаром от вас наши девочки бегают.
— А ты что же?
— Не думала, что вы такие.
— А теперь вот сиди и подумай! — наставительно оборвал разговор Пыляй и засмеялся победоносно, — как наших ребят, вон, в Ташкенте сожгли, так мы молчали…
— Вы меня что же, жечь будете?
— Увидишь!
— Я-то увижу, да и другие увидят, как дым пойдет.
Пыляй не нашелся ответить сразу. Девочка договорила проворно:
— Ничего вы со мной не сделаете, а если это игра у вас такая, так вам попадет. Я с вами не играла, а вы насильно.
Она всплеснула руками и заговорила сердито:
— И что я тут делать буду? Тут темно, как в погребе. Книжки нельзя почитать. Пустишь ты меня или нет, гадкий мальчишка?
Она обернулась к нему так быстро и решительно, что Пыляй насторожился, принимая оборонительное положение. Пленница расхохоталась ему в лицо:
— Испугался? Не трону, не бойся ты!
Она отошла с презрением.
— Да ты что? — вдруг вскочил он, — ты смотри! Мне бояться нечего, а вот ты гляди…
— С девчонкой драться, что ли, будешь?
Мальчишка стих и удовлетворенно шмыгнул несом. Признание бойкой девчонкой его мужского превосходства смирило его настолько, что он снова присел рядом и заговорил дружелюбно:
— То-то, гляди! Тут вот недавно в одном доме стену разбирали. Так нашли в стене трубу как для отвода воздуха снизу. Полезли туда, а там внизу такой гроб каменный, от него труба наружу, а в гробу два шкелета…
— Ну так что?
— А для того трубу сделали, чтоб не сразу они померли, а помучились. Шкелеты все покочевряженные: живых туда замуровали…
— Вы-то меня муровать не будете?
— Не будем пока что, — согласился Пыляй, — этого не будем пока что… А только ты не ершись!
Девочка устало отвернулась от него. Мысли ее пошли совсем по другому направлению, чем у ее сторожа. Она подумала о доме, о постели и вскочила, отряхивая платье. Пыляй продолжал рассматривать ее, как вещь: спокойно и пристально. Дерзость ее его изумляла. Как это ни странно, но он начинал робеть. Он привык знать, что за дерзостью его сверстников скрывалась сила. Кулачки этой девочки, даже если бы их сжать, были вполовину меньше его. Оставалось предположить, что у беспокойной пленницы была иная, неведомая ему сила, заключавшаяся не в кулаках.
— Воды у вас тут нет? — обернулась она к нему.
— Нет.
Он подумал и спросил с любопытством:
— Пить хочешь?
— Не пить, а умыться хочу.
— Умыться?
— А вы где моетесь?
— Мы не моемся.
— Надо мыться! — сурово ответила девочка и, вспоминая, добавила совсем жестко, — и ногти надо обрезать. Под длинными ногтями грязь заводится. А в грязи микробы, которые всякую болезнь приносят.
Пыляй сопел, недоумевая. Он поражался не столько смыслом ее речи, сколько ловкостью, с какой девочка, не смущаясь, осыпала его потоком разнообразнейших слов.
Она объяснила с чувством превосходства:
— Микробы, маленькие такие невидимые животные. Знаешь?
— Как же ты их видела, коли невидимые? — наконец усмехнулся он.
— В микроскоп! — твердо ответила она, — такая машинка с сильными стеклами. Сквозь них на блоху смотреть, даже страшно: большая, как зверь.
Пыляй задумался.
Эта маленькая, дерзкая девчонка с легкостью пустой болтовни раскрывала перед ним тайники той неведомой жизни, которая шла в домах, в тепле, за стенами, дверьми и окнами. Он прохрипел со злостью:
— Врешь!
Даже и в темноте можно было заметить недоумевающую порывистость, с которой она обернулась к нему.
— Как это врешь? А телескопы есть, в которые на звезды смотрят? А подзорные трубы, даже за десять верст человека видно как рядом?
Она всплеснула руками:
— Да ты в бинокль смотрел когда-нибудь?
Пыляй изнемогал, как в холоде воды слишком долго задержавшийся купальщик.
— Не видал? — шумела девочка, — ну так ты ничего не видал, ничего не знаешь. А еще споришь! Зачем же ты споришь? Вот я тебе бинокль покажу, тогда сам узнаешь…
Мальчишка молчал, и она удовлетворенно отвернулась от него. Покачав еще несколько секунд головой с упреком по адресу несговорчивого мальчишки, оказывается, не знавшего о самых простых вещах, она спросила вдруг:
