— А вы, Марь Платона, это… приютите! — осмелел Никифор.
Манюня всплеснула руками: ой! Да куда же я вас… В голбец, што ои? А как придут? Ведь я, как-никак, у большевицкого начальства служила! — зарделась она. Никифор махнул рукой: чего вам-то бояться? У вас вон — важное прикрытие! — он кивнул на стену, где топорщился в портретной рамке бравый пристав Усякин. — А я — чего ж! — можно и в голбце.
— А не простудитесь ли? — участливо спросила Манюня, но вдруг спохватилась, — да ничего, я вам тулуп мужнин дам, и постлать, и укрыться хватит!
Никифор шумно вздохнул, глянув на блеклую Манюнину шею, но — делать нечего, — полез в голбец.
Утром Манюня разбудила его: вы тут тихонько, Никифор Степаныч, вот хлебца вам оставляю, молока. Тихонько!..
— А вы куда? — спросил Никифор.
— Да пойду, погляжу, может, работу где найду, — застеснялась Манюня.
Когда она ушла, Никифор поел: тихонько, стараясь не скрипеть в сенях, выбрался по нужде в ограду и, снова забравшись в голбец, стал ждать Манюню.
Она пришла поздно, разговаривала на этот раз мало, больше улыбалась про себя; сказала только, что в городе все по-старому, а Митеньку сняли, мать домой увезла, везде солдаты ходят, пристают, и офицеры… противные такие!
Потом она разделась, долго ходила по комнате, шаркая босыми ногами. Наконец Никифор не выдержал.
— Марь Платонна!
— Што? — тихо спросила Манюня.
— Да это… Холодно тут. Замерз я вчера ночью, вот беда-то! — нервно хохотнул он. Манюня перестала ходить, притихла. Потом скрипнули пружины, — улеглась.
— Ну, раз холодно… чего ж… — прошелестела она. Никифор приподнялся в голбце, больно стукнулся головой об доски, зашарил перед собой, нащупывая крышку. Возня эта, видно, испугала Манюню.
— Нет! — вдруг тихо вскрикнула она, — не смейте! Не надо! Гадкий. Ишь, завозился. Ну-ко спать! Я тоже… спать буду.
Никифор притих.
Наутро Манюня ушла, не разбудив его. Пришла довольно рано, веселая, что-то пела; потом, открыв голбец, сказала:
— А я, Никифор Степаныч, в ресторане была! Ресторан открыли, вот, не то что вы.
— Ну и што? — угрюмо спросил Никифор. — По ресторанам — буржуйское дело ходить. Наше дело — революционное. Кто был ничем — тот станет всем.
— Ну-ну-ну, — примирительно затараторила Манюня, — а только ко мне, наверно, гости придут, так вы, Никифор Степаныч, уж извиняйте. Тихонько тут! — и опустила крышку.
Никифор затосковал. Какие такие гости? Што такое? А может, Манюня-то — того? Ну, беда тогда. Он достал из кармана партбилет с мандатом, снял исподнюю рубаху и, замотав документы в нее, закопал сверток в пол на углу голбца. Наган положил на земляной присыпок, — держись, брат Никиша! Только подумал — застукался кто-то. Дверь скрипит, шпоры звякают: здравствуйте, хозяевы!
Слышно Манюня по избе залетала, щебечет:
— Ах, Матвей Исаич, это вы… А я уж думаю: ктой-то там стучит? Заходьте, заходьте.
У того голос хриплый, с гнусавинкой.
— Паз-звольте ручку, дражайшая! А я сижу это, вдруг — думаю: куда это затерялась наша прелестница? Вот, решил заглянуть. Зыков, сюда! — говоривший стукнул в окошко. Дверь отворилась; кто-то зашел, позвякал посудой.
— Ну, Матвей Исаич, — заохала Манюня, — куда ж вы вина столько? Разве выпьете? Я ведь, э… не пью! — хихикнула она.
— Па-аззвольте, пазвольте, — Зыков, свободен; к девяти — на плац! — ежели вы, драгоценная, не изволите выпить сегодня бокал-другой за победу славных сынов отечества — те-те-те… Я, знаете…
Хлопнула пробка, забулькало шампанское.
— Ну… Разве за победу…
— За по-бе-ду! — шпоры звякнули — гость встал. — Чокнемтесь, милейшая!
— Ах, что это я сегодня — пью и пью. В ресторане, дома… Соблазнители! Налейте еще!
— Воот! — захрипел голос. — Ммолодец. Дайте ручку. Ммухх… Ззвон бока-алов! Чокнемся! За прекрасную! Ммухцц…
— Матвей Исаич, а Юрий Родионыч где? Ведь я, кажется, его приглашала!
— Нальем еще по одной! А чем вам, позвольте, есаул Голубцов не показался, что вы ему какого-то ротмистра… Па-азвольте, милейшая… Ну, я шучу. Ротмистр Игренев на службе, занят-с!
— А-а… — разочарованно протянула Манюня, — да я ничего… Почему вы так грубо думаете, есаул? Женщина имеет право выбирать друга. Друга, слышите! А то некоторые офицеры непорядочно думают о женщинах. А вы таокй?
