Федер бросил Антону:
— Зови людей!
Антон повернулся было, но тут же понял, что уже не надо никого звать: кто-то заметил бегущего Федера, и все остальные куаферы уже мчались к месту побоища.
— Бож-же мой!
— Ах с-сволочи!
Скрипнув зубами, Федер приказал им не кипятиться, запретил даже думать о немедленной мести и распорядился со всеми предосторожностями перетащить избитых в медицинскую комнату к аппарату, именуемому «вторым врачом».
После первого, шокового, приступа четкой деятельности Федером овладело то, с чем он был уже хорошо знаком и называл болтоманией. Он вдруг стал очень много ненужного говорить, хотя и стремился к тому, чтобы его приказы были, как всегда, лаконичными, почти односложными, но сейчас и сам понимал, что у него ничего не получается. Словесный понос был сильнее его. Сейчас его несло, и он никак не мог заставить себя заткнуться.
И пока избитых переносили в гексхузе — всего-то шестьдесят — семьдесят метров, — заморозка кончилась, бегство к собственной боли благополучно завершилось, и раздались дикие крики избитых.
— Сволочи, ах сволочи! — бессильно ругались куаферы.
— Ничего не предпринимайте! — сказал Федер. — Ни в коем случае ничего без меня.
И со всех ног помчался к Аугусто.
В спину ему уставились злые глаза куаферов.
Сначала он быстро шел, сохраняя деловой вид и в такт своим мыслям решительно кивая головой. Но потом побежал, сам того не заметив. И тут же остановился, запыхавшись, когда увидел на своем пути Веру.
— Что случилось? — спросила Вера.
— Нападение. Мне некогда, извини.
— Вас поодиночке всех перебьют, а ты это позволяешь. Я не понимаю, в чем дело, Федер. Я уже давно не могу ничего понять вообще. Может, поговорим?
— Извини, милая. Сейчас совсем не до объяснений.
Он почти оттолкнул ее с дороги — так спешил.
Мамуты его уже ждали и моментально препроводили к Аугусто. Тот со встревоженным лицом мерил шагами свой всеми цветами радуги расцвеченный кабинет.
— Мне только что сообщили…
Молча, в упор глядя на Аугусто, выслушал Федер все его заверения в случайности происшедшего, в том, что виновные «несомненно будут наказаны — правда, не сейчас, сейчас по политическим соображениям вредно», в том, что такое ни при каких обстоятельствах уж точно не повторится…
Федер прервал его посреди слишком затянувшейся фразы — почти к облегчению Аугусто:
— Зачем вы так? Ведь вы умный человек!
Тот переменил лицо и зло улыбнулся.
— Я всегда считал, что это самый вежливый способ назвать человека идиотом, а? Что вы хотите этим сказать, дорогой Федер?
— Есть два варианта, — жестко чеканя слова, заявил Федер. — Или это сделано без твоего ведома…
— Именно без…
— …или был твой приказ.
Аугусто помолчал с покерно непроницаемой миной, затем удивленно приподнял бровь:
— Вот даже как!
Федер в ответ деловито кивнул, словно делая заметку в записной книжке, и продолжил:
— Первому я не верю, потому что они у тебя тут все по струнке ходят, не чихнут, разрешения не спросив. Здесь ты ошибся, Аугусто. Ты одинок. Ты хотел иметь вокруг себя идиотов, потому что умных боишься, но у идиотов есть не только преимущества — у них есть серьезные недостатки. Дурак всегда подставит куда хуже, чем умный. Правда, насчет дисциплины с дураками — полный порядок… Словом, остается второй вариант — что ты сам все это и затеял.
— Зачем бы мне затевать такое? — тихо спросил Аугусто. В его тихом голосе неприкрыто звучала угроза.
— Да я не знаю, зачем. И знать не хочу. Но то, ради чего ты всех нас в живых оставил, вот этот вот самый пробор ямайский — все это теперь под большим вопросом.
— Вот этого не надо! — быстро сказал Аугусто. — С пробором все остается, как договаривались.
Федер отрицательно покачал головой.
— Еще чего! На неделю, не меньше, твои ублюдки вывели из строя почти пятую часть команды — команды, заметь, малочисленной, в которой каждый — специалист и уже потому незаменим. Ты начал войну и теперь уж империю-то свою ты потеряешь точно. Ты, дорогой, кажется, не понимаешь, что вся затея с Ямайкой вот-вот рухнет. Вместе с тобой.
— Рухнет, значит, — задумчиво пожевав губами, заключил Аугусто. — И прямо-таки вместе со мной?
