Он не оглядывался, смотрел на дорогу, прямо перед собой, но в зеркале Берестов увидел его лицо — покрасневшие, горящие лихорадочным блеском глаза, набрякшие мешки под ними, твердую, застывшую линию губ — и подумал: «Сделал бы! Именно так, как говорит, сделал бы!»
— Что врачи говорят? — спросил он.
— Говорят, жить будет… В сознание пришла… А что уж там дальше — неизвестно, сейчас никто не знает… — Придерживая одной рукой баранку, Бугров щёлкнул зажигалкой, закурил. — Я вот все спросить ее хочу — зачем она под камни выскочила? Да только нельзя, не разрешают… Может, ты знаешь?
— Догадываюсь.
— Так зачем? — Он обернулся, и лицо его вдруг болезненно скривилось. — Зачем!?
— Хотела тот памятник спасти. Думала, увидят ее на горе — взрывать не станут.
— А сказать мне нельзя было? Что я — не человек, зверь какой-нибудь?
— Тогда я спрошу… — сказал Берестов. — Зачем вам понадобилось закладывать заряд именно там, под этим камнем? Что — места другого не было?
— А черт его знает! — Бугров с ожесточением перекинул сигарету из угла в угол рта. — Со зла, наверно, приказал — тогда еще, когда все это у нас с ней получилось. А потом забыл… Вот ей-богу забыл! Думаешь, я тут о каждом камне помнить могу? Да и понятия я не имел, что там ценность какая-то… Ну мало ли, думал, чего там намалевано может быть… Блажь, думаю, какая-то, дурь бабская от разговоров твоих, вот и решил тогда — рвану-ка я этот камешек, так, что и следа от него не останется…
— Вот и не осталось… — с тоской сказал Берестов. — Ничего не осталось…
— Господи, так если бы я знал! Если бы только я знал! Да я бы этот твой камень проклятый колючей проволокой в три ряда оградил, близко к нему никто бы не подошел! Скажи хоть, чего там нарисовано было?
— Сказать! Разве можно это сказать!.. — Берестов хотел еще что-то прибавить, но махнул рукой и замолчал. И Бугров молчал.
Теперь он старательно Бел машину по мокрому шоссе, сигналя фарами, когда шёл на обгон. Было пасмурно, серо, тяжёлая мгла опустилась на землю, и дорога просматривалась не на много вперед. Они уже въезжали в город, когда он вдруг съехал к самому краю обочины и остановился.
— Слушай, — сказал он Берестову и обернулся, — покажи мне картину свою, а?
Берестов некоторое время смотрел в эти сухие красноватые умоляющие глаза, потом открыл футляр, снял целофановую обертку и развернул полотно.
Бугров бережно принял его, долго всматривался-в лицо девушки, сидевшей у костра. Пламя, словно вздрагивая, отсвечивало на ее лице, и казалось, что веки ее едва заметно вздрагивают и щурятся от огня.
— Слушай, — сказал Бугров глухо. — Продай мне ее, а? Я тебе сколько хочешь уплачу. У меня деньги есть, ты не сомневайся, сколько скажешь, столько уплачу…
Он с надеждой смотрел на Берестова, и тому не по себе стало от этого взгляда.
— Зачем она вам? — спросил он.
— Понимаешь, у нее ведь плохи дела, я ведь даже не знаю, сможет ли она двигаться… А тут она как живая…
— Картина не кончена, — сказал Берестов. — Я должен над ней еще работать…
— Ну а потом, когда закончишь?
— Там видно будет…
Бугров вздохнул медленно, свернул полотно, подержал его зачем-то в руке и протянул Берестову. Потом, ни слова не говоря, завел машину и поехал…
12
И еще одна встреча была с Бугровым. Берестов приехал в больницу, но его не пустили к Гале, сказали, что надо разрешение главного врача. Он сидел в коридоре, ждал, когда главный вернется после обхода, и тут откуда-то из боковой застекленной двери, задев ее, шумно вышел человек и пошел по коридору, на ходу натягивая узкий белый халат на свои массивные круглые плечи. По этим плечам Берестов и узнал Бугрова. Он встал, шагнул ему навстречу. Бугров остановился, протянул руку.
— Здорово, — сказал он, — Чего, здесь?
— Узнать пришел… Как она? — волнуясь спросил Берестов.
— Ничего. Отошла после операции… Теперь в Москву повезу, в Институт. Там, говорят, продолжат лечение.
— Сами с ней поедете?
— Сам. А кто же еще? Сам все натворил, сам и поеду.
— А работа? Группа ваша?
— А что группа? Там люди грамотные, они дело знают… Без меня обойдутся. И вообще…
— Что?
— Кончать пора, закругляться. Наработали! — Он отвел взгляд в сторону, и лицо его стало на мгновение насупленно-злым. Потом он устало потер пальцами веки, и тут только Берестов заметил, что глаза у него воспаленно-красные, видимо, от длительного недосыпания. Он хотел спросить, но Бугров опередил его:
