Отца и матери любимая дороже…
Мне стало совестно: о наказах матери забыл вовсе. Невидимая певица, должно быть, хотела предостеречь меня. Хорош сын! А ведь я не расставался с матерью еще ни на один день в своей жизни, и неизвестно, как перенесу разлуку. В детстве я очень боялся, что она может умереть, готов был броситься в могилу за ней. Ночами натягивал одеяло на голову, приучал себя к духоте и беспросветному мраку могилы. Думал, ангелы пожалеют меня и оставят нас обоих на земле.
Ангелы представлялись мне в виде простоволосой красотки на граммофонном ящике дяди Селима. Пухлые щечки, ротик величиной со сливу и отливающие голубизной белки глаз, как у Халлы.
Я бродил по городу, глазея по сторонам. Из подвалов, где помещались мастерские жестянщиков, неслись удары молотков по наковальням. На стенах чайной висели расписные тарелки. Вот бы и у нас с Халлы завелась в доме такая посуда! Белыми пальчиками она берет кусок пахлавы с блюда, подносит мне: «Ешь, Замин. Иначе и я в рот не возьму». Не отрываясь смотрю на ее родинку-перчинку. Лицо Халлы наклоняется все ближе…
На городских улицах, под тенью чинар, меня еще сопровождали наивные юношеские мечты. Остановившись у одной из витрин, я долго смотрел на обложки книг с удивительными рисунками: разъяренные звери, всадники с обнаженными мечами. После школы за два года почти отвык от вида книг. Мать постоянно твердила: «Сынок, возьми у дяди Селима газету, почитай вслух. Хоть буквы из памяти не уйдут!»
Мне всегда хотелось учиться. Я только скрывал это желание от других как неисполнимое. Представлял, с какими глазами мать будет просить помощи у других, если я перестану зарабатывать. Разве не скажут ей: «У тебя сын — детина под потолок, кулаком орех без труда разбивает. Или он хочет сохранить свои руки чистенькими?»
Мать жила одной заботой о нас. Однажды дядя Селим упрекнул ее: «Зачем так убиваться? Все равно сыновья подрастут и покинут тебя, едва их поманят девчонки». Мать покачала головой: «Лишь бы добрые вести от них приходили».
Солнце стало клониться к закату. У прохожего спросил, как мне найти общежитие педагогического техникума. Тот бросил на ходу: «Рядом с сиротским приютом». Пришлось остановить второго:
— Где тут сиротский приют?
— В конце улицы.
Халлы словно поджидала меня. Едва я постучал во входную дверь, как раздался топот ее проворных ног. К стеклу прижалось лицо, по-детски расплющив нос.
И вот она стоит передо мною в красном коротком халатике, которого я никогда на ней не видел. Она сделала шаг, подол взметнулся и приоткрыл на мгновение белое колено. Халлы тотчас одернула халатик, придерживала его, чтобы не распахивался снова.
Мы даже забыли поздороваться. Просто стояли и смотрели друг на друга.
— Как хорошо, что ты пришел, Замин!
— Ты ведь сама велела. Надо с тобою посоветоваться…
— Конечно, конечно! Пойдем наверх. Подруги еще не возвращались. Мы теперь в школе пробные уроки ведем, отметки ученикам ставили.
— Неудобно, если меня застанут.
— Почему? Здесь таких вещей не стесняются.
— Каких?
— Ты же всегда хотел быть моим братом? Забыл? Вот мы и есть брат с сестрой.
Она схватила меня за руку и повела по лестнице. От ее прикосновения пальцы мне обожгло.
Сняв с моего плеча торбу, Халлы вытянулась, будто тетива лука, и легко дотронулась ладонью до моего плеча.
— Вот ты и в городе!
Она ни секунды не могла усидеть на месте. Поправила подушку на кровати, выдвинула и задвинула ящик тумбочки, провела гребнем по волосам, схватила с подоконника чайник, белый в красных розах, убежала с ним.
На тумбочках и подоконниках — везде громоздились стопки книг.
Халлы с тем же лихорадочным оживлением впорхнула в комнату.
— Я тебе так рада! Ко мне ведь никто не приходит. Раньше навещал отец. Но сейчас мы в ссоре.
— Он хочет жить по-старинному, распоряжаться тобой! — вырвалось у меня с ожесточением. — Женщина для него низшее существо!
— А для тебя?
— Да я для своей матери на все готов!
Она задумалась на мгновение и вдруг со смехом сдернула с меня кепку, растрепала волосы, ухватила за чуб и притянула к себе. Я едва не потерял равновесия.
