Прав был Виталий Третьяков, когда писал, что демонтаж Бронзового Солдата в Таллине стал возможен тогда, когда его сдали в Москве.
России и российской власти рано или поздно придётся определяться со своим отношением к советскому периоду. Нельзя чествовать память белых генералов у себя и требовать, чтобы соседи не чествовали своих белых (коричневых). Нельзя сносить советские памятники, упразднять советские названия в стране – и надеяться, что протесты против таких же действий за её пределами будут воспринимать всерьёз. Нельзя унижать советский период в России – и ждать, что его, а также Россию этого периода будут уважать в остальном мире.
Иллюзия «национальных интересов»
При всей расхожести термина «национальный интерес» он, как и другие широко употребляемые термины, обнаруживает смысловую неопределённость. Возможно, именно это и делает его столь удобным, ибо помогает уходить от чётких определений того, что именно имеется в виду. Неопределённость его как минимум двояка. С одной стороны, чей именно это интерес? А с другой, по поводу чего интерес? Это интерес, объединяющий уже сложившуюся широкую общность, нацию, как бы мы её ни определяли? Или это интерес по поводу национального становления, возникновения нации, то есть ещё не существующей общности?
Как только мы ставим эти вопросы, мы волей-неволей вынуждены обращаться к тем или иным примерам использования термина. И тогда вдруг оказывается, что речь идёт не столько о неком объединяющем интересе, сколько об интересе разъединяющем. Одинаково ли употребление этого понятия в риторике Великой Французской революции и в риторике лидеров Соединённых Штатов нашего столетия? Общность в употреблении есть. Но она заключается именно в разъединении, в противопоставлении «национального интереса» каким-то другим интересам.
В первом случае подразумевается, что в число субъектов этого интереса не включаются известные реакционные сословия: «нация» противостоит более узким группам. Возглас «Да здравствует нация!» означал не отрицание «Долой иные нации». Он означал «Долой аристократов!» с известным продолжением «Ca ira! Les aristocrates à la lanterne…» Во втором случае он означал декларацию «Здесь интересы НАШЕЙ нации, НАШЕЙ страны!» и подразумевал продолжение – «… и вам здесь делать нечего!» При всех различиях в ответе на вопрос, о чьих интересах шла речь, понятие «национальный интерес» означало отрицание некого иного интереса. То же самое характерно и для сопоставимых понятий «интересы государства» – «общественные интересы», «интересы государства» предполагают такое же разделение по двум признакам: «Интересы нашего, а не вашего государства», «Интересы государства, а не гражданского общества, отдельных граждан, отдельного региона и т. д.», «общественные интересы, а не частные и не личные». Разница между терминами заключается не в том, интерес какого именно субъекта утверждается, а в том, интерес какого субъекта отрицается, т. е. все эти термины – потенциально парные, и лишь свойственная политическому языку двусмысленность требует умалчивать о второй половине фразы, которая читается партиципантом и упускается из вида массовкой, создавая иллюзию единства для тех, кого в данный момент политическому субъекту необходимо мобилизовать в противопоставление противнику. Но как только головы французских аристократов слетели с плеч, потребовалось противопоставить эту нацию другим, ещё не оформившимся нациям, чтобы восстановить единство.
Поэтому мы вновь возвращаемся к прежним вопросам: кто выступает национальным субъектом и что собственно мы считаем нацией? Это общность этноса, крови и культуры или это общность образа жизни, вытекающего из экономического интереса? Собственно мы должны выбрать, принимаем ли мы германскую концепцию нации: немцы – это те, в чьих жилах течёт германская кровь, – или же франко-американскую: французы – это те, кто живёт во Франции, а американцы – те, кто живёт в Америке. Последнее, кстати, в основном совпадает с известным сталинским определением: нация как общность историко-культурная, территориальная, государственно-политическая, экономическая. Последнее определение можно рассматривать и как единство социально-экономического, культурного и геополитического факторов, вынося за скобки конфессиональный, рассматривая его лишь как элемент культурного.
