.
Особенности монастырской политэкономии
А мы живем как при Екатерине:
Молебны служим, урожая ждем.
А. Ахматова
Приехал корреспондент; настоятель, как обычно, поручил беседу эконому о. Серафиму: тот, в прошлом журналист, привык уже оказывать содействие бывшим коллегам, умело формулируя не только ответы, но частенько и вопросы, т. к. спрашивают всегда одно и то же. Но когда выяснилось, что юноша от журнала «Предприниматель», о. Серафим прямо загорелся:
– Отличный материал может получиться! Вот спроси меня: на что мы существуем, откуда средства…
– Ну еще бы, пашете день и ночь…
И паренек глядел недоверчиво, от бесед уклонялся, носился по окрестностям, фотографировал коров, кур, пейзажи и дачников; в свет вышел еще один очерк в жанре «ах, ах, высокий класс»: благодарный автор хвалил всё, особенно кухню и ставропольский кагор, которым в качестве гостя пользовался ежедневно.
Между тем о. Серафим, как и всякий эконом, мог поведать немало интересного: как он дотла сгорал от унижения, когда приходилось с протянутой рукой обходить богатеньких; как усердно, но безуспешно боролся с неприязнью, просиживая часы в приемных новых хозяев; как, отсчитывая последние рубли перед архиерейским приемом, отчаянно одолевал откуда ни возьмись всплывшую жадность; как вдоволь нахлебался укоризн от начальства и поношений от братии; как бессчетно собирался бежать от горькой своей участи… Но по прошествии лет он все приключения сводил к главному, что и усиливался за кагором втемяшить корреспонденту:
– Пойми! Приди я сюда неверующим – уверовал бы!
Труд всегда считался лучшим естественным лекарством от страстей.
Но тот ничего подобного не написал. Может, не дорос понимать эти вещи, может, считал, не доросли читатели, а может, о. Серафим не сумел доходчиво объяснить закона, сформулированного Самим Богом еще в первые времена монашества. Тогда великий наш основоположник Пахомий сильно загрустил, ошеломленный божественным извещением о грядущем духовном и нравственном упадке основанных им обителей; неутешно плача и вопия к Небесам, упомянул он и о своих немалых заслугах и трудах, оказавшихся, в свете откровения, тщетными. «Не хвались, слабый человек, но проси прощения, – ответил Господь, – всё держится Моим милосердием»{94}. Эконом всего-навсего уразумел слова Спасителя собственным опытом; немного, но розы, как говорят англичане.
Образ монашеского жития, преподанный его первоначальнику ангелом, состоит в чередовании труда и молитвы. Святой Антоний упражнялся в рукоделии, завел и грядки, выращивая овощи ради утешения посетителей, изнуренных тяготой путешествия{95}; его последователи, отшельники Фиваиды, Скита, Оксиринха, плели корзины из тростника, власяницы из пальмовых листьев, вязали сети и даже нанимались помогать земледельцам в дни жатвы, не столько для прокормления, сколько избегая губительной праздности. Кто-то из отцов спросил авву Иоанна Колова: что есть монах? Он отвечал: труженик, ибо монах всегда работает до утомления{96}. Труд всегда считался лучшим естественным лекарством от страстей; условия рая не подходят для развития и возрастания. Преподобный Симеон Новый Богослов и падение Адама объяснял наличием земных благ в изобилии без труда{97}.
Труд в поте лица определен всему человечеству как обязанность, послушание, епитимия. Только городская белоручка, подвизающаяся в сестричестве с рекламируемым отсутствием сельхозработ, может заявить, что физическая работа приводит к атрофированию рассудка{98}. (Хотя есть, есть, говорят, монастырь в США, какой-то греческой юрисдикции, на побережье Атлантического океана, так там никаких трудов, ни забот! только молись, созерцая голубую даль! еду привозят, включая мороженое (в постные дни – постное!), в разовых пластиковых контейнерах, даже посуду мыть не надо!).
В киновиях с самых ранних времен заводили сады с огородами, пасеки, мельницы, пекарни и поварни. Иноческий труд – сладостное бремя: монах подходит к любому занятию аскетически: он всё совершает ради высшего, для Господа, за послушание, во спасение души. Монаху чужда корысть и психологически связанный с ней трудовой плен, страх неудачи; он подначален Христу, всего ожидает единственно от Него и потому ничего на земле не боится.
