Но шоссе было расчищено.
А перед бывшим пожарным сараем (он теперь пустует) ждал автобус. Колеса у него были обмотаны цепями. Пассажиров, кроме меня, никого. Молодой шофер поглядывал на меня в зеркало, всю дорогу трепал языком. Говорил, если ночь выдастся ясная, будет видно, как старый месяц умирает. Говорил, на Новый год поедет на юг, на острова. Еще что-то там нес, но я почти не слушал. Смотрел на отвесные снежные стены по краям дороги, вспоминал Снежка, которого давно уж нет на свете.
Решил: весной заведу себе белого щенка.
Я, конечно, знал, что новый Снежок не поможет мне начать жить заново. Если б я даже очень захотел изменить свою жизнь, вряд ли мне это удастся. Ответы на все вопросы будут те же самые. Вот я существую на свете сорок лет. А что в прошлом? Ничего и никого, кроме Яэко. Столько лет миновало, а я все не могу избавиться от этого наваждения, сдвинуться с мертвой точки и пойти по жизни дальше. И еще есть у меня яблони, живущие от весны к осени.
Значит, полжизни позади?
И все равно я прожил их лучше, чем мой сосед. Он-то считает, что ему все должны завидовать — как же, до семидесяти одного года был старостой. А потом стал живым трупом. Лежит весь закованный в гипс, три раза в день вместо завтрака, обеда и ужина ему делают укол толстенной иглой, а по ночам визжит нечеловеческим голосом.
Эти вопли не дают деревенским спокойно спать.
Они разносятся по всей долине, эхом раскатываются по горам, пугают домашнюю скотину, будят грудных детей. Родные перенесли бывшего старосту в погреб, но это мало что изменило. Все равно временами он орет так пронзительно, что и толстые стены не помогают. Соседи тревожно ворочаются в постелях, их сладкие сны сменяются кошмарами.
Автобус подъехал к мосту и остановился.
Надо было пропустить встречное такси. Я попытался рассмотреть, кто там сидит, но не сумел. Потом автобус тронулся, и я перевел взгляд на речку, бурлившую далеко внизу. Той разбитой в лепешку машины не было видно — снегом занесло. Деревенские, проходя мимо этого места, всякий раз качают головой: «Как только жив остался». В жаркий летний день «мерседес» старосты заскользил по сплошному ковру из дохлых поденок. И все — был человек старостой, стал овощем. Теперь у нас старостой его сын, но на ближайших выборах его, наверно, прокатят. Что-то мало поит вином своих избирателей.
В городе тоже было снежно.
Но без сугробов, только пыль кое-как припорошило. Повсюду строят небоскребы, искры от сварки так и сыплются огненным дождем. Горожане за последние годы здорово раздобрели, только глаза сделались какие-то безумные. Встретил на улице одного мужика, раньше жил в нашей, деревне. Шел куда-то со всем семейством, наверно, покупки к Новому году делать. Я с ним здороваться не стал, даже головой не кивнул. Он тоже сделал вид, что меня не заметил.
Я зашел в самый дешевый супермаркет.
Накупил кучу рыбных консервов, уложил в рюкзак. Теперь с голоду не помру. Немножко пошатался по улицам. Видел универмаг, который, по слухам, вот-вот с молотка пойдет; ярко разукрашенные кафе, где даже зимой продают мороженое; крошечный зоопарк, где можно посмотреть на дряхлого льва; фруктовые лавки с плохими и дорогими яблоками; вокзал, куда десять лет назад отвез Яэко.
Подождал обратного автобуса.
Ехал опять один. И по дороге никто больше не сел. Водитель был другой, пожилой. Говорит: «Ишь, как времечко-то летит. Вот уж мы с тобой и немолодые». Так оно и есть. Помолчали. Когда подъезжали к перевалу, он сказал: «И ждать особенно нечего». Опять он прав, но разговаривать не хотелось. А снег повалил еще пуще.
Через мост переехали медленно, осторожно.
Перила после той аварии починили, но в такую непогоду на мосту все равно опасно. Снег слежится, будет почище дохлых поденок, а по тем колеса скользят, как по жиру. Так занесет — никакие перила не остановят. «Не дай бог, навернемся», — сказал водитель с непонятной улыбкой. Не знаю, что там у него было при этом на уме, но мне на тот свет еще рано. Яблони умеют привязать человека к жизни.
Деревня казалась одним большим сугробом.
Снегопад был в разгаре. Автобус плыл по заметенной улице, проехал мимо старого пожарного сарая. Он теперь никому не нужен, торчит, как бельмо на глазу. Я подумал, что весной надо будет его снести. Придется, наверно, одному поработать, других охотников не найдется. Разберу на доски, отнесу их к речке, оболью керосином и подожгу. Талый снег, перемешанный с пеплом, утечет прямехонько в загробный мир.
