Она сразу поняла, что он захочет остаться с нею наедине. Она чувствовала это, хотя в словах Гринева не было ни одного намека. Алевтине не нужны были подтверждения своим догадкам. Она не могла ошибаться. Это было заметно по его взглядам, фразам, с которыми Антон Савельевич обращался к ней во время танцев. Он приглашал ее чаще остальных, успевая уделять внимание всем. Гринев невероятно устал, потому что не пропустил ни одного танца. Но он должен был вести себя так, чтобы никто не заподозрил ничего хотя бы на первой стадии того, что зарождалось между ним и гостеприимной хозяйкой. Гринев был старомоден в вопросах любви.
Алевтина не догадывалась, что Гринев давно и внимательно наблюдал за ней. Она купалась в собственных эмоциях, не замечая, что происходит вокруг. К тому же масса комплексов, с которыми она устала бороться, не давала ей возможности реально оценить ситуацию. Алевтина и помыслить не могла, что на нее сразу обратят внимание – вокруг было столько достойных, по-настоящему красивых женщин. К тому же она так и не стала продвигаться по служебной лестнице. Никаких амбиций, минимальные запросы. Она могла поступить на вечернее отделение института и успешно окончить его. Сколько раз ее руководительница говорила с нею об этом, но Алевтина отрицательно качала головой:
– Зачем занимать чужое место? Мне не хочется учиться дальше, а кому-то дорогу перейду. Разве это по справедливости, Людмила Семеновна?
Ее доводы были наивны, но спорить с Орловой было занятием бесполезным. Она часто становилась весьма упрямой, даже чувствуя, что стоит отступить. Наверное, в этом проявлялась противоречивость ее мягкой натуры: привыкшая защищать себя с детства, она тяжело и неоднозначно воспринимала попытки вмешаться в свою жизнь. Потом приходило понимание настоящего положения вещей, но оглядываться назад Алевтина не любила: что сказано, то сказано, что сделано, то сделано.
Только Соня могла влиять на нее, да и то не всегда. Все зависело от душевного настроения, подачи совета. Подруга вела себя крайне деликатно. Но, несмотря на это, Алевтина иногда взрывалась:
– Какого черта ты даешь мне советы?
– Если они у меня есть, то самое умное – поделиться ими. Не находишь? – невозмутимо отвечала Соня. Она знала, что Алевтина не умеет долго сердиться, а значит, отойдет и подумает. А там, может быть, прислушается. Видя размеренную одинокую жизнь подруги, Соня не могла поверить, что та действительно не желает ничего большего для себя. Она не могла понять, как молодая женщина добровольно лишает себя простых радостей, ведя затворнический образ жизни, уходя в нереальный мир книжных романов. Пожалуй, это была единственная горячая тема, из-за которой подруги время от времени переживали размолвки. Правду сказать, за последние пару лет Соня все реже говорила о неустроенности Алевтины. Она считала неловким напоминать женщине, подходящей к сорокалетнему рубежу, о том, что в ее жизни нет обычных радостей. Она смирилась с тем, что у них разные взгляды на эти самые радости, и была довольна, что Алевтина часто занималась ее дочерьми. Соня понимала, что они в какойто мере – отдушина для нее.
Алевтина действительно уже не пыталась, как раньше, фантазировать о том, что в ее жизни что-то изменится. Она даже боялась этих перемен. И как это часто бывает, мы притягиваем к себе все несчастья, которых стараемся избежать. Хотя в какой мере любовь можно назвать бедствием? Для Алевтины же ее чувства стали настоящим испытанием. Она поняла, что влюблена и ей предстоит пережить наяву то, о чем столько раз она читала на страницах любовных романов. Она спрашивала себя: чем он так привлек ее внимание? Как заставил ее сердце стучать до сбоя дыхания, до спазмов? Это было мистическое перерождение, когда она забыла о возрасте, пытаясь оставить за спиной давно укоренившийся внутри страх привязаться к кому-то всей душой, всем сердцем. Это было на уровне инстинкта самосохранения. Она откуда-то знала, что не сможет пережить потери этого светлого чувства, разочарования в избраннике. Алевтина все понимала, но противиться накатывающейся на нее волне бесконечной, невостребованной нежности не могла.
