- Чтоб не последний! - провозглашал Мишка, и крутился на голове. Веселися, дыборосс!
- Виват Дыбороссия! - откликались члены.
Надо сказать, что приходило все больше и больше народу, пока не набился полный сарай. Солнце сияло снаружи, у нас же царила темнота, еле прерываемая пыльной лампочкой, так что было и не видно: кто пришел, чего хотят. Впрочем, чего хотят, можно было угадать по повсеместному бульканью и блеску очей.
- А "Владимирский централ" кто-нибудь нам слабает? - наконец закричал Мишка. - Ну-ка, ну-ка!
Кто-то вылез на сцену и пошел мучить роялю. Голосовать никто и не думал, и я наконец принял решение: не дожидаясь темноты, отправиться по чистой глади Залива в Зеленогорск и там принять учение в голосовании выдемборцев, а потом, утром, приехать обратно - наверняка к этому времени у дыбороссов тоже дойдет до дела, и так я смогу проголосовать и там, и там. Одно было плохо: Катя все время на меня смотрела, улизнуть от нее было трудно. - "Еще поплывет за мной, - думал я, - с нее станется".
Незаметно, под надрывное блатное пение товарищей по партии, я выполз по гнилому полу к двери, открыл ее, выпрыгнул на солнышко и опять закрыл. Лес сверкал передо мною сосновыми стволами; вблизи, в костре, лежало огромное бревно, довольно-таки прямое, сухое и крепкое, почти не обгоревшее. Не теряя ни секунды, я подволок его к крыльцу, хрястнул на перила (они, конечно, сломались, да уж это издержки) и наглухо припер дверь снаружи под углом примерно сорок градусов к земле. Сдвинуть бревно с той стороны не было никакой возможности, а чтобы ломать дверь, нужна была политическая воля, судя по голосам, доносившимся изнутри сарая, ее уже ни в ком, кроме Кати, не оставалось.
И уж теперь-то, вполне спокойный, я отправился по блистающим солнцем дюнам к морю.
10
Тишь и гладь стояла абсолютная, как я уже говорил; лодочки сиротливо болтались на привязи у лодочной станции. Я поплевал на руки и передернул веревочку так, что она оторвалась от лодки, выломав небольшой кусок борта. Ни единой души не было по всему берегу, и пропажу лодки, по-видимому, никто не заметил. Сначала мне пришлось тащить лодку за собой и вымокать, потому что со мной она так оседала, что весла скребли по дну. Когда я выгреб на глубину и смог залезть на борт, берег уже скрылся из глаз, и мне пришлось ориентироваться по солнцу, одновременно имея в виду и то, что человек, когда идет, загребает правой ногой больше, чем левой. Учитывая это, я старался загребать обеими ногами поровну.
Зеленогорск показался впереди очень скоро, но только показался. Он казался мне то справа, то слева, а то, злодейски ухмыляясь, трогал меня за плечо и заставлял обернуться:
- Ты че, друг, едешь не туда!
Никогда не думал, что Финский залив такой большой. Для ориентации я бросил в воду кусок весла (оно было красное) и поплыл от него, загребая совершенно одинаково, но не прошло и трех минут, как кусок опять показался впереди.
- Я плаваю кругами, - доложил я заходящему солнцу, которое уже, наверное, обалдело следить за мной.
При этом сама вода была чистая, а дно виднелось прямо под лодкой вместе со всеми подводными жителями и растениями. Вы не представляете себе, как обидно моряку гибнуть на такой мелкоте, да еще при полном штиле и хорошей погоде!
Но тут мой острый глаз различил на горизонте неподвижный объект над водою; на этом объекте даже росло нечто живое. Подплыв, я увидел, что объект - камень, а растительность - это волосы на груди спящего человека. Подплыв же еще ближе, я разразился радостным воплем:
- Пармен!
От звука своего имени лидер партии "Выдембор" тотчас проснулся, пригладил трусы и стал уверять, что он не спит, а слушает, но потом повел взглядом вокруг себя и разволновался:
- Понимаешь, Егор, сбежал я от них! Ихнее голосование, оно нечестное совсем. Понимаешь, порочат идею демократических выборов.
- Как же, - поинтересовался я, - они ее порочат?
- Я говорил, для закрытого голосования надо песок в шляпу набирать, невнятно объяснял Пармен, - а они прямо на пляже, эдак всякую бумажку можно подсунуть под ковром... то есть под песком...