Но, стуча заслонкою тяжелой,
Торопясь завиться в дым седой,
Хохотал в печи огонь веселый,
Потрясая рыжей бородой.
Васильком в узорах снежной пыли
Синий Сириус в окне дрожал.
Засыпая, мы за ним следили
Из-под теплых, мягких одеял.
И во сне видали райский терем
И звезду любимую свою,
Как она ручным, пушистым зверем
Бегает по горницам в раю.
Поздним утром розовое солнце
Белые стеклянные цветы
Осторожно отблеском червонца
Озаряло, – помнишь это ты?
И когда уйду в туман жемчужный,
Это всё, – как отсвет золотой, –
Что от жизни длинной и ненужной
Унести хотел бы я с собой.
Кончено. Вызрел и вывезен плод.
Листьев покорен медлительный лет.
Долго не меркнет багровый закат.
Медленно чахнет заброшенный сад
Встань под холодным и мокрым стволом.
Встань и помедли и ты перед сном.
Дали яснее видны в холода.
Ясно и тихо всё, как никогда.
Скоро засветит на небе ночном
Звездная Птица туманным крылом.
Звездная Птица опустит свой клюв.
Тонкую шею к земле изогнув.
К сердцу и кленам приникнет зараз:
Ясен и короток звездный приказ.
Листьям не больно желтеть и слетать.
Кончено. Холодно. Хочется спать.
Ночью no-зимнему небо затлело
Россыпью звездных колючих огней
Инеем хрупким и иссиня-белым
Утро одело траву до корней.
Пусть еще мир остается зеленым,
Пусть припекает по-летнему днем;
За ночь одну почервонели клены.
Вспыхнул осинник багровым огнем
Я собираю последние розы.
Медлю под вечер в осенних садах.
Желтая проседь в плакучей березе. –
Это – как снег у тебя на висках.
Белым по синему стынут громады
Тяжких, как мрамор, крутых облаков.
– Это уже холодком, не прохладой…
Тише и тише. Теперь ты готов.
Чувствуешь – тело тяжелое
За ноги держит земля?
Встань, запрокинь свою голову
Позднею ночью в поля.
Это поля запредельные,
Звездный волнистый ковыль.
Дальней дорогой расстелена
Тонкая млечная пыль.
Давит обузою жадною
Плечи земная душа.
Льется усталость прохладная
Белой рекой из Ковша.
Что-то дрожит и колеблется.
Взмыть бы, вздохнуть и взмахнуть…
Крыльями Звездного Лебедя
Смерть распахнула твой путь.
Со зрачками пустыми невидящих глаз,
Растворяясь в потоке предметов,
Он ловил и предметы, и призраки фраз,
Проплывавшие где-то в поэте.
Во блаженном рассеяньи боком толкнул
– Без поклона – знакомую даму,
Но запомнил глаза, и пропеллера гул,
И огни пробегавшей рекламы
Заглядевшись на облачно-синюю твердь, –
На араба с летящим бурнусом, –
Он едва не обрел себе жалкую смерть
Под трубящим слоном автобуса.
В направлении смутном куда-то домой
Изучал на витринах ненужный
Абсолютно ему пылесос и трюмо.
Но забыл запасти себе ужин.
И когда на углу засветился фонарь
Бледной зеленью – газовым светом, –
Он, довольный, сосал прошлогодний сухарь.
Дописав окончанье сонета.
Земля задыхалась. Но капали
В потемки над городом жадным
Падучие буквы реклам.
Земля задыхалась. По кабелям, –
И без кабелей, – в выси прохладной
Бил в уши настойчивый гам.
Но не было жизни насыщенней,
И острей не натягивал нервов
И не был бешеней бег.
Чем в дни до величия хищные.
Чем в еще небывалый и первый,
В мой бьющий безумием век.
А ночью торжественным пологом
Текли по бездонному своду
Стихи пламенеющих строф.
И только поэты-астрологи
Принимали по звездному коду
Далекий сигнал катастроф.
Видали ли вы, как сейсмографы
Ловят землетрясения незаметную дрожь,
Выводя на барабане в безмолвии погреба
Линию пульса – волнистую дорожку?
Заводное сердце прибора
Отстукивает стальной такт,
А где-то по скатам горным
Низвергается грузно раскат.
Но точней гальванометров одержимый,
В общежитии именуемый: поэт,
Ибо слышит он, как шагами незримыми
Печатает будущее след.
Он слышит: из черных глубин Апокалипсиса
Сквозит ледяной электрический ветер.
И поэтово сердце раскаливается
Аудионом радиосети.
Внимание! Указатель дрогнул, и вертится
В миллиметровом кружеве барабан.
Регистрирую время: девятьсот тридцать третий.
Отмечаю: близится ураган.
1933
Шаг вперед – два шага назад.
О, век Маратов и Бастилий.
Знамен и шапок алый мак!
На смену обреченных лилий
Вздымаешь ты свой дерзкий стяг.
Идут века. Они уносят
Твои наивные мечты:
Опять, как прежде, хлеба просят
При забастовках те же рты.
И снова улицам взмятенным
