И что? На дне этой ямы-канавы-ловушки где-то в Щербинках до сих пор сидит Шеню, подкарауливая добычу? И если бы Алёна, радостно разинув рот, туда ринулась, это была бы ее, как пишут в романах, последняя ошибка?
Невесть почему Алёна не могла в это поверить.
И не только в благородстве седого дело!
Что, если допустить, что ловчая яма, эта пресловутая fosse, – тоже отвлекающий маневр? Так же, как и кража картинок с выставки? И если Алёна и все те, кого она призовет на помощь, ринутся домой к Петру Фоссе, они там никого не найдут, в то время как Фоссе и Шеню будут…
Ну конечно! Им нужно время! Им нужно время на поиски, они ведь не знают, где именно нужно искать!
А Алёна знает.
Или хотя бы догадывается.
– Скорей! – повернулась она к Муравьеву. – Нужно срочно ехать в мастерские Союза художников на Рождественскую.
– Еще чего? – глянул тот неприветливо. Видимо, лимит добрых чувств Льва Иваныча к писательнице Дмитриевой медленно, но верно сходил на нет. – Вы мне лучше про Шеню рассказывайте. И про Фоссе.
– Если поторопитесь, у вас будет шанс с Фоссе повидаться, – сказала Алёна. – Ну, скорей! Поехали! Ведь вы хотите вернуть Французской Республике ее национальное достояние?
Похоже, кредит доверия еще не был исчерпан, потому что Муравьев только моргнул изумленно – и без разговоров выскочил из троллейбуса и чуть ли не забросил Алёну в фургончик, где уже сидели спецназовцы в камуфляже. Из-под своих масок они не без любопытства поглядывали на Алёну, размышляя, наверное, что это за штучка, которой они только что жизнь спасли. А она думала, что сделает с ней Муравьев, если «национального достояния Французской Республики» в мастерской не окажется. Ну, если оно уже украдено, то проще, тогда нужно будет перехватить Шеню в Шереметьеве. А вот если рыже-черная дама в принципе ни при чем…
Сейчас все выяснится. И про седого, и про письмо, и про фантастическую догадливость писательницы Дмитриевой, и про лояльность Муравьева.
Подъехали к мастерским. Алёна задрала голову и посмотрела на освещенные окна самого верхнего этажа.
В стародавние времена в этом красивом здании с затейливым фасадом находились на верхних этажах нумера с девицами, вроде бы даже где-то здесь размещалась знаменитая и весьма разорительная для клиентов «Магнолия», обслуживающий персонал которой выезжал на стажировку в Париж, вывезя оттуда устрашающий запас французских духов и приобретя настоящий французский шик, что, очевидно, особенно ценилось при занятиях французской любовью. Теперь на пятом этаже – то есть назывался он пятый, но из-за двух пролетов внизу – пустых, бесквартирных, – был фактически седьмым, – нашли себе приют нижнегорьковские художники, в том числе Леший, друг, товарищ и брат. А еще там до сих пор находилась мастерская покойного Альберта Григорьева-Канавина. Леший как-то рассказывал, что в Союзе художников были странные и очень милосердные порядки: никто не торопил родственников усопших художников с выселением и вывозом имущества, поэтому иные мастерские годами стояли фактически бесхозными.
– Ну что, на самую верхотуру поплетемся? – уныло спросил Муравьев, который, судя по всему, здесь бывал и знал хитрости расположения этажей.
– Хорошо бы вызвать вертолет, – задумчиво сказала Алёна. – Во-первых, не пришлось бы по лестнице брести, а во-вторых, у тех, за кем мы гоняемся, не было бы шанса уйти через крышу.
Муравьев поглядел дикими глазами:
– Ну это, знаете, Елена Дмитриевна… мы же не в романе, где невесть что случается! Вы что, думаете, у меня вертолеты по карманам рассованы? Да даже если я поведусь на вашу очередную авантюру и дам вызов, машина не раньше чем через час прибудет! Уж за час мы как-нибудь и сами поднимемся, и крышу обложим. Давайте-ка ты и ты через другой подъезд на чердак, подежурьте там, – скомандовал он паре своих людей. – Остальные – пешком.
Алёна поняла, что входит в число остальных, и более не стала тратить времени на споры.
Начали подниматься. Алёна шла, уткнув нос в душистый мех чернобурки, и добрым словом вспоминала седого.
Теперь на лестницах этого исторического дома не пахло французским парфюмом, а ужасно воняло газом и жареным луком, потому что как завелся в бывших нумерах коммунально-социалистический быт в двадцатые годы, так и не выводился, и не выветривался. Один раз Алёна шла в гости к Лешему, будучи некоторым образом беременна. Ее выворачивало на каждом пролете… на четвертом она сдалась перед позывами природы и сбежала вниз, на свежий воздух. Давно это было, давным-давно, и ребенка она того не родила, потому что муж не хотел, и муж уже перешел давно в разряд бывших, и боль по тому и другому поводу стала плюсквамперфектом, а все равно даже сейчас затошнило от одних только воспоминаний.
