Сурат, 21 января
Я приехал сюда только сегодня утром и видел еще немного. Город наиболее населен гебрами, поклонниками огня, которых в Индии зовут парсами. Они держатся религии Зороастра и толпой выселились в Сурат и Бомбей, во время введения в Персии магометанства. Черты их напоминают грузин. Наряд их своеобразен и совершенно однообразен — один и тот же для всех. Странная шапка, легкая и стоячая, сделанная из сероватого ситца, лоснящаяся, как клеенка, подклеенная и на вате, всегда одна и та же, без малейших изменений, и для богача, и для бедного. Сама одежда просто из кисеи, довольно длинна, без талии или, вернее, с талией под мышками; панталоны, из такой же материи, ни широки, ни узки. Жрецы их носят бороды, белые шапки вместо серых и черные туфли. Они молятся во время восхождения и захождения солнца и имеют небольшие храмы священного огня. Никогда гебр, или парс, не зажжет тебе трубки или сигары: они считают это за профанацию огня. Не знаю, как они готовят кушанье, но мне случалось живать у них, и ни в чем с этой стороны не было недостатка. Если не ошибаюсь, им воспрещено только на предметы не необходимые употреблять огонь, а в особенности гасить его, потому что пожары гасят. Они очень промышленны, торговы и богаты. Самый страшный миллионер их в Бомбее: Джамшедджи Джиджибой[145].
Рисунок, который посылаю тебе, представляет маратхского раджу, независимого и богатого, который постоянно живет в Бароде [Вадодара], откуда я приехал. Цифра его дохода — предмет удивления англичан; эта цифра — один миллион фунтов стерлингов. Но он скуп и живет грязно, как обыкновенно индийцы, что менее удивительно, потому что они хоть и моются по нескольку раз в день, но часто бывает, что в грязи, в>1 каком-нибудь скверном пруде, полном лягушек, зеленом и подернутом мхом и плесенью, которого воду вдобавок они пьют, несчастные, или же в болоте, населенном крокодилами, которых они и не думают обегать, хотя частенько бывают съедаемы ими. Вчера, покуда я с англичанином ехал на лодке к острову, на котором растет величайшее в Индии дерево, товарищ мой выстрелил по одному из этих животных и промахнулся, как это бывает большей частью.
Раджа, о котором идет речь, по имени Гаиквар[146], намедни, в самый жар, непременно хотел меня посадить в свою охотничью колесницу, запряженную белыми горбатыми волами, безмерно быстрыми и красивыми, — бок о бок с леопардом, очень кротким и пускаемым по равнинам на оленей, лосей и диких коз. Я отговорился, потому что он, в сущности, был не очень любезен и не стоил подобной жертвы. Зато вечером он пригласил меня на представление, которое давала труппа актеров, принадлежащих к его двору, и разыгрывающая фарсы, как в Сан-Карлино. На них чисто национальная печать: они полны комизма и естественности.
В одном из этих фарсов один из актеров обратил мальчишку в скрипку или что-то похожее на гитару. Вот как он это сделал. В один миг опрокинул его в положение инструмента, сорвал с него кисейную чалму, распустил ее с головы до ног в виде струн, настроил за уши и зачал пилить и наигрывать, довершая очарование диковинным подражением звукам инструмента своим голосом. В то же время сосед его невозмутимо-серьезно бил в барабан по голове и спине другого мальчишки, который стоял на четвереньках.
[Ему же]
Сурат, 1 февраля 1846
Я уже решился ехать в Бомбей на парусном судне, когда прибыл пароход. Так как здоровье мое поправилось, я принялся за прежнюю диету и сырую поду, от которой, по случаю легкой дизентерии, должен был воздержаться на несколько дней. Сурат престрашная большая деревня; только гебры, или поклонники огня, делают ее сносной, подобно белорусским евреям, доставляя европейцу все нужное. Я получил несколько приглашений от англичан переселиться к ним: от судей, сборщиков податей, их помощников и капитанов полков, здесь расположенных. Нельзя пожаловаться на негостеприимство; я все-таки предпочитаю остаться на общественной станции для путешественников, конечно лишенной комфорта и похожей на лазарет или пустую гауптвахту, но где я по крайней мере свободен,
