На могилку ему кладут цветы, вспоминают добром.
«До зельца был большой охотник» — даже такие мелочи всплывают в памяти.
Но ведь не всякий ему чета.
Напишет, к примеру:
«Вот когда мы вернемся с лечебного курорта, да когда покончим с ремонтом, опрыскаем виноградник, да ежели не нагрянет знатный гость, и если бы да кабы…»
Спрашивается, что это за тип? Истинный венгр? Прямой человек? Не венгр, и не прямой.
У этого всегда припасен камень за пазухой. Тихоня, а себе на уме, с такого станется в обществе исподтишка воздух испортить, а выковырянную из носа козюльку прилепить снизу к сиденью стула.
Даже Ленина и того небось недолюбливает.
Язык держит на привязи, за гнилыми зубами. Могила его зарастет бурьяном, лебедой да лопухами, а усопшего никто и словом не помянет.
К нам ведь многие обращаются с вопросом: «Что они за типы такие, эти Липтаки?» Мы сдержанно отвечаем: сами, мол, не знаем. Или: «Сами знаем — не проболтаемся». И выжидаем.
Берегитесь, Липтаки! Мы пока что помалкиваем да ждем.
Пишта и Жужа.
Дорогой Габор!
По-прежнему ничего не знаем о Пульчи и очень беспокоимся о ее здоровье. Черкнул бы хоть несколько строчек.
У нас все хорошо, произошел целый ряд приятных перемен, касающихся прежде всего меня. Мой репортаж о наводнении вызвал целый переполох, и наш замминистра на каком-то высоком собрании расхвалил меня почем зря. Повесть «Кошки-мышки» тоже пользуется успехом — одним словом, положение в корне изменилось. В идеологическом отделе ЦК состоялась беседа, закончившаяся для меня весьма положительными результатами: от Издательства художественной литературы пришел договор на сборник рассказов, а на другой день я получил заграничный паспорт.
Разумеется, тотчас разнесся слух о том, что положение мое изменилось, и в один день объявились просители от двух газет и двух театров за материалами.
Надеюсь, вскорости тебя постигнет невезение, и уж тогда-то я сумею отплатить тебе за все, что ты делал для меня в черные дни.
Пульчи желаем скорейшего выздоровления!!! Обнимаю.
Пишта.
1965
